Россия выходит из войны. Советско-американские отношения, 1917–1918

Кеннан Джордж

Несмотря на то что этот протест позиционировался как официальное заявление Вашингтона (который никогда не давал подобных инструкций), Госдепартамент даже не имел его аутентичного текста. В отличие от британской, французской и итальянской нот это заявление не содержало угрожающих формулировок, оно еще больше обострило советские настроения. Кроме того, факт его вручения Духонину, а не советскому правительству вызвал подозрение, что цель протеста заключалась в завуалированной поддержке Духонина в его сопротивлении советской власти. Его текст опубликовали в газете «Известия» 1 декабря вместе с аналогичным протестом, независимо переданным Духонину французским военным представителем. Публикация этих двух сообщений сопровождалась заявлением Троцкого, в котором выражалось недовольство тем, что два военных представителя «сочли возможным направить официальные документы бывшему Верховному главнокомандующему генералу Духонину, смещенному Советом народных комиссаров за неподчинение Советскому правительству». Обвинив военных представителей в призывах Духонина проводить политику, противоречащую политике правительства, Троцкий продолжил: «…С таким положением дел нельзя мириться. Никто не требует от нынешних союзных дипломатов признания Советского правительства, но в то же время Советское правительство, несущее

ответственность за судьбу страны, не может позволить дипломатам союзников и военным агентам с какой-либо целью вмешиваться во внутреннюю жизнь нашей страны и пытаться раздувать гражданские войны. Дальнейшие шаги в том же направлении немедленно спровоцируют серьезнейшие осложнения, ответственность за которые Совет народных комиссаров заранее брать на себя отказывается». Помимо этой неудачной коннотации письма Керта, дело осложнялось тем фактом, что новости об этом дошли до Троцкого как раз в то время, когда он получил от Марушевского второе письмо Джадсона. Сам генерал позже утверждал, что между этими двумя событиями не существовало какого-либо несоответствия, просто эти бумаги были написаны в условиях быстро меняющейся ситуации. Однако Троцкий, не упускающий ни одной пропагандистской возможности, заявил, что хотел бы знать, каким образом они сочетаются. Выступая на заседании Петроградского совета, состоявшемся на той же неделе, он заметил, что союзники, «по-видимому, находятся в состоянии крайнего замешательства», и заявил, что только это может объяснить одновременное появление двух документов, опубликованных в «Правде», – письменного заявления Керта генералу Духонину и письма его начальника Джадсона Марушевскому, – полностью противоречащих друг другу.

Ближе к полуночи 27 ноября Робинсу позвонили из Смольного и сообщили, что предварительные советско-германские переговоры о перемирии прошли успешно, военные действия подошли к концу, а начало официальных переговоров о перемирии запланировано на 2 декабря. «Карта бита, – записал Робинс в своем дневнике. – Игра проиграна!» (Рукописи Робинса, дневниковая запись от 27 ноября 1917 г.).

В среду, 28 ноября, эта новость была опубликована в утренних газетах в полном объеме. Она сопровождалась текстом нового обращения, подписанного Лениным и Троцким, к пролетариату воюющих стран. В нем, ссылаясь на успех предварительных переговоров и прекращение военных действий на Восточном фронте, большевистские лидеры снова призывали, на этот раз в самых простых выражениях, к действиям пролетариата союзных стран против своих собственных правительств:

«Правительство победившей революции не требует признания от официальных представителей капиталистической дипломатии, но мы спрашиваем у народных масс: „Выражает ли реакционная дипломатия их идеи и чаяния? Готовы ли они позволить дипломатам упустить великую возможность для мира, предоставленную русской революцией?“ Ответ на эти вопросы должен быть дан без промедления, и это должен быть ответ на деле, а не только на словах. Российская армия и русские люди больше не могут ждать и не желают этого делать. Если союзные страны не посылают своих представителей на переговоры, мы будем вести переговоры с немцами наедине. Мы хотим всеобщего мира, но если буржуазия в союзных странах вынудит нас заключить сепаратный мир, вся ответственность ляжет на них…

Мы ждем ваших представителей! Действуйте, не теряйте зря ни часа!»

Докладывая своему правительству о содержании этого обращения (но не приводя его текст), Фрэнсис заявил – без сомнения, по настоянию Джадсона, – что если сепаратный мир будет заключен и вступит в силу, противостоящие армии должны сохранять статус-кво, то есть нельзя допустить переброски немецких войск на Западный фронт. Если он не получит указаний об обратном, то «предложит запросить встречу глав миссий союзников и посоветует своим коллегам неофициально направить военных атташе к советским властям и дать эту рекомендацию тем, кто уполномочен вести переговоры о перемирии» (телеграмма № 2039 от 28 ноября 1917 г.).

На следующий день, 29 ноября, пришелся День благодарения. Американцы в Петрограде отложили на время свои дипломатические проблемы, чтобы дружески отметить праздник. Его официальная часть завершилась проповедью пастора преподобного Дж. Саймонса [25] на тему «Твое благодарение в трудные времена». Во второй половине дня посол провел прием для 250 американцев, все еще остававшихся в городе, и нескольких российских гостей. Прием еще продолжался, а посол уже получил новое сообщение от Троцкого, разосланное всем главам союзнических миссий, информирующее – на этот раз официально, – что германское Верховное командование дало согласие на начало переговоров о «немедленном перемирии на всех фронтах с целью заключения демократического мира без аннексий и контрибуций с правом всех наций на самоопределение». Троцкий подтверждал, что военные действия на русском фронте приостановлены, а первичный этап переговоров начнется 2 декабря. Из сообщения следовало, что Совет народных комиссаров продолжает выступать за одновременные переговоры всех союзников. Правительствам всех стран было предложено сообщить, желают ли они принять участие в переговорах, начало которых запланировано на 17:00 указанной выше даты. Сообщение Троцкого, информативное по сути и не содержащее ничего провокационного, было передано Фрэнсисом в Госдепартамент и не имело никаких дополнительных рекомендаций посла (телеграмма № 2040 от 29 ноября 1917 г. через американскую миссию в Стокгольме).

25

Саймонс Джордж Альберт (1874–1952) – религиозный деятель русского зарубежья, основатель «Первого методистского епископального общества» в Санкт-Петербурге, после революции переехал в г. Ригу, где принимал активное участие в работе с русскими эмигрантами.

На следующее утро после Дня благодарения (пятница, 30 ноября) дух благодарности быстро уступил место разногласиям в связи с грядущей неопределенностью ситуации. Споры сосредоточились вокруг целесообразности вхождения Джадсона в контакт с советскими властями, чтобы попытаться повлиять на условия договора о перемирии. Этот вопрос обсуждался на дневной встрече непосредственно в кабинете посла, на которой присутствовали сам Фрэнсис, советник посольства Батлер Райт, генерал Джадсон, Рэймонд Робинс и Эдгар Сиссон. Для Сиссона, который только что прибыл в Петроград, это стало первым участием в обсуждениях подобного рода. До начала переговоров оставалось всего два дня, и Джадсону не терпелось без промедления посетить Троцкого, чтобы убедить Советы настаивать на включении в договор, на каких бы то ни было условиях, положений, запрещающих удаление германских войск с Восточного фронта. Однако генерал не хотел совершать такой визит без личного одобрения посла. Остальные присутствующие поддерживали Джадсона, пытаясь заставить колеблющегося старого джентльмена дать свое согласие.

Атмосферу этой дискуссии можно лучше всего представить, если принять во внимание существующие свидетельства о личных отношениях Фрэнсиса (по крайней мере в то конкретное время) с четырьмя высокопоставленными лицами, присутствовавшими на встрече, – с Джадсоном, Робинсом, Сиссоном и Райтом. Первые трое, как мы видели, были несколько удалены непосредственно от посольской канцелярии. Все они получали инструкции от своих ведомств в Вашингтоне, но ни в одном случае сам Вашингтон не потрудился установить четкие границы компетенции и полномочий между ними и послом.

Как было указано выше, генерал Джадсон занимал две объединенные должности – военного атташе и главы американской военной миссии. Это ставило его в странное положение – с одной стороны, он, безусловно, был подчиненным посла, с другой – было сомнительно, что он таковым является. Его личные контакты с советскими властями уже стали болезненным и спорным вопросом между ним и послом. Это противостояние возникло незадолго до 19 ноября, когда Джадсон вместе с французским и британским военными атташе посетили коменданта Петроградского округа и совместно обсудили вопросы, касающиеся охраны иностранных дипломатических представительств в столице. «Я не знал об этом, – пожаловался Фрэнсис госсекретарю, – до тех пор, пока советская охрана уже не была выставлена. Когда я был проинформирован, выразил свое недовольство и отменил охрану, поскольку… это могло быть расценено как признание правительства Ленина-Троцкого» (из письма Фрэнсиса Лансингу от 20 ноября). Этот вопрос стал предметом обсуждения между послом и военным атташе 19 ноября, и, по-видимому, оно происходило не в самой дружеской манере. Свое понимание этого вопроса Джадсон впоследствии выразил в служебной записке Фрэнсису, заканчивающейся словами: «Вы хотите, чтобы я воздерживался от контактов со Смольным по таким тривиальным вопросам, как телефонная связь, охрана и тому подобное?» На это генерал получил не менее жесткий ответ посла, совершенно ясно показывающий напряженность и отсутствие взаимопонимания: «…Когда я попросил вас посовещаться со мной перед таким общением, вы сказали, что могут возникнуть чрезвычайные ситуации, которые не дадут вам времени посоветоваться. Мой ответ подразумевал, что я нахожусь в посольстве и доступен в любое время» (служебная записка от Фрэнсиса Джадсону, 20 ноября).

В дополнение к общей нервозности посла по поводу контактов Джадсона с советскими властями следует иметь в виду еще одно неприятное обстоятельство, влияющее на отношения между двумя мужчинами. 21 ноября, на следующий день после «охранного» конфликта, посол находился в подавленном и взбешенном состоянии одновременно, получив из Государственного департамента телеграмму относительно мадам де Крам. Департамент сообщал, что, по имеющимся у него сведениям, мадам де Крам работает в каком-то качестве в посольстве. Поскольку у департамента есть основания подозревать эту женщину в шпионаже, Фрэнсису предписывалось предпринять немедленные шаги, чтобы разорвать ее связь с посольством. Сообщение заканчивалось предупреждением о том, что «мадам де Крам не следует разрешать никакого доступа к секретной информации» (Национальный архив, телеграмма от Лансинга Фрэнсису 14 ноября; получена Фрэнсисом 21 ноября). Когда Райт положил на стол посла расшифрованную телеграмму, тот пришел в ярость. Он был уверен, что эта бумага была результатом доноса кого-то из его ближайшего окружения. Скорее всего, в качестве главного подозреваемого выступал Джадсон (причем совершенно неоправданно). Генерал, сильно переживающий из-за ситуации с де Крам, был единственным подчиненным Фрэнсиса, которому хватило смелости сказать послу в лицо все, что он об этом думает. Его военная прямота вполне могла навлечь на него ничем не заслуженное подозрение. С гневом и изумлением 24 ноября Фрэнсис отправил в Госдепартамент ответ с требованием оснований для подобных инсинуаций. На момент совещания, 30 ноября, ответа Госдепа еще не поступило, и посол кипел от негодования и подозрительности. День или два спустя он получил телеграмму из Вашингтона, в которой просто говорилось, что информация «поступила из нескольких источников, которые считаются надежными» (Национальный архив, телеграмма № 1872 Лансинга Фрэнсису, 30 ноября).

Отношения посла с Робинсом были едва ли менее туманными, чем с Джадсоном. Теперь он возглавлял Комиссию Красного Креста вместо покинувшего 27 ноября Петроград Томпсона, и следует помнить, что посол с самого начала был против создания этой комиссии как таковой. Как умный человек, он прекрасно отдавал себе отчет, что его руководство никогда не относилось к нему с полным доверием и не давало полной информации о своей деятельности.

Робинс встречался с Троцким уже в первые два или три дня после большевистского переворота и с тех пор продолжал поддерживать с ним связь через Гумберга. Очевидно, именно он подтолкнул Джадсона к тому, чтобы тот написал второе письмо Марушевскому с вполне конкретной политической целью, о чем посол не был проинформирован. Но это было еще не самое худшее. По имеющимся свидетельствам, Робинс виделся с Троцким в день совещания у посла 30 ноября и беседовал с большевистским лидером именно по поводу писем Джадсона, однако ни словом не обмолвился об этой беседе, несмотря на ее очевидное отношение к обсуждаемой теме. Доказательства этой встречи можно найти в следующем отрывке из речи, произнесенной Троцким позже в тот же день перед Петроградским советом: «Сегодня у меня здесь, в Смольном, были два американца, тесно связанные с американскими капиталистическими элементами, которые заверили меня, что отношение к нам Соединенных Штатов правильно отражено в письме Джадсона, а не Керта. И я склоняюсь к тому, что они правы. Не потому, конечно, что верю в платоническую симпатию к русскому народу, в которой американские империалисты хотят меня убедить. Дело в том, что после всего, что произошло за последние несколько дней, американские дипломаты понимают, что не могут победить русскую революцию, и поэтому хотят вступить с нами в дружественные отношения, рассчитывая, что это будет отличным средством конкуренции с немецкими, а особенно с британскими капиталистами после войны. Во всяком случае, нас ни в малейшей степени не интересует отношение к нам империалистов-союзников или империалистов-врагов. Мы будем проводить независимую классовую политику, невзирая на их отношение к нам, и я упоминаю о сделанных заверениях только потому, что вижу в них симптом непоколебимых сил русской революции и ее правительства».