Российская школа бескорыстия
Шрифт:
В своем духовном завещании, написанном за год до смерти, в 1852 г., он почитает себя счастливейшим человеком: «Я все размышляю о благодати, что я так покоен и доволен всем, не имея никакого желания, кроме того, чтобы воля Божия исполнялась надо мною. Не введи меня в искушение, о Боже Милосердный, милосердие Коего выше всех Его дел! На Него я, бедный и грешный человек…уповаю…»
Я, кажется, уже неоднократно высказывал вам свою мысль, – писал Гааз своему воспитаннику Норгиину, – что самый верный путь к счастью не в желании быть счастливым, а в том, чтобы делать других счастливыми. Для этого нужно внимать нуждам людей, заботиться о них, не бояться труда, помогая им советом и делом, словом, любить их, причем, чем чаще проявлять эту любовь, тем сильнее она будет становиться, подобно тому, как сила магнита сохраняется и увеличивается от того, что он непрерывно находится в действии.
Раздавая все, что имел, он никогда не просил ничего для себя, и даже не мог допустить, чтобы кто-то заботился о нем
Один из его посетителей, бедный больной, украл у него со стола часы, но не успел уйти и был захвачен с поличным. Федор Петрович Гааз попросил не вызывать полицию, позвал бедняка-вора к себе, долго беседовал с ним, советовал обращаться за помощью к добрым людям. Взяв с него честное слово больше не воровать, отдал ему свои наличные деньги и отпустил с теплым напутствием.
Простые люди видели в нем не только врача, но и человека, который мог их утешить и помочь в их житейских нуждах. Они рассказывали доктору и о своих недугах, и горькую, трагическую повесть своих скитаний.
«Нередко несчастливец, не столько больной, сколько загнанный жизнью, – пишет один из биографов доктора Гааза А. Ф. Кони, – выходил после беседы с ним ободренный, с влажными глазами, зажимая в руке данное лекарство… отпускаемое из экспедиции заготовления государственных бумаг».
Когда почитатели доктора Гааза в 1850 году, желая облегчить ему разъезды по Москве, которые он совершал каждый день в тюрьмы, полицейскую больницу, подарили карету и пару лошадей, доктор немедленно продал все это и полученные деньги раздал бедным. Сам же продолжал ездить на старинных дрожках, облезлых и дребезжащих, его две разбитые на ноги разношерстные клячи также остались с ним. Если случалось проголодаться, то он останавливался у какой-нибудь пекарни и покупал 4 калача: один – себе, один для кучера Егора и два – своим лошадям. Оказавшись в гостях, доктор Гааз непременно брал двойную порцию фруктов, клал в карман, приговаривая с улыбкой: «Для больных!» Каждый день после обеда отправлялся по своим знакомым и к влиятельным людям, чтобы похлопотать за бедных и нуждающихся в помощи. В одном из писем своему воспитаннику Норшину он писал в 1847 г.: «Мне радостно было узнать, что вам пришлось оказать гостеприимство нескольким беднякам. Конечно, это всего угоднее Богу, – но если бы у вас не было у самого ни крова, ни пищи, ни денег, чтобы разделить с несчастным, не забывайте, что добрый совет, сочувствие и сострадание – есть тоже помощь и иногда очень действительная…»
Вот каким предстоит пред нами доктор Гааз в описании А. Ф. Кони в его последний период жизни: «Высокий, широкоплечий, немного сутуловатый, с крупными чертами широкого сангвинического лица, Гааз с первого взгляда производил более своеобразное, чем привлекательное впечатление. Но оно вскоре изменялось, потому что лицо его оживлялось мягкою, ласковою улыбкою и из нежно-пытливых голубых глаз светилась сознательная и деятельная доброта. Всегда ровный в обращении, редко смеющийся, часто углубленный в себя, Федор Петрович избегал большого общества и бывал, случайно в него попавши, молчалив. Но в обыкновенной среде, вдвоем или в небольшом кружке, он любил говорить… Усевшись глубоко в кресло, положив привычным образом руки на колени, немного склонив голову и устремив прямо перед собою задумчивый и печальный взор, он подолгу рассказывал… но никогда о себе, а всегда о них, о тех, по ком болело его сердце… Одевался он чисто, но бедно; фрак был истертый, с неизбежным Владимиром в петлице; старые черные чулки… пестрели дырочками».
Доктору Гаазу было тягостно всякое внимание к себе, он очень сердился, когда его расспрашивали о нем самом, упоминали о его деятельности. Сохранился его единственный портрет, нарисованный тайно от него художником, спрятанным за ширму князем А. Г. Щербатовым, во время долгой беседы с Федором Петровичем Гаазом. Он ни за что не соглашался рисовать с него портрет несмотря ни на просьбы друзей, знакомых и даже письменную просьбу лондонского библейского общества. От его прошлого внешнего преуспевания, благополучия не осталось ничего с тех пор, «с того дня, как он появился среди осужденных, отдавшись всецело облегчению их страданий и оживлению, путем всевозможных благодеяний и бесед, исполненных сострадания, участия и утешения…»
Одни считали его божиим человеком, другие, в основном, его коллеги, подозревали в нем безумие, ловкого лицемера, «человека тронутого», «…лучший способ для разгадки его личности состоит в его оклеветании», – пишет неизвестный автор-иностранец. Он изображает обычные поездки Федора Петровича в пересыльную тюрьму в пролетке, полной припасами, он повествует, как, заехав как-то в трактир у заставы, застал доктора Гааза, рассказывающего хозяину и его посетителям-купцам о девушке, венчающейся с каторжанином и шедшей вместе с ним на каторгу. Те, растрогавшись рассказом доктора Гааза, собрали «в шляпу» для молодых 200 рублей.
Беспредельно добрый Ф. П. Гааз, когда это было нужно, выступал смело и решительно.
Вот что он пишет в 1843 году в докладной московскому губернатору Сенявину: «…Губернское Правительство распорядилось, чтобы люди, признавшиеся в продаже одежды для приобретения хлеба, были наказаны (иногда арестанты дорогою продавали свою одежду из-за недостатка хлеба. – Авт.). Позвольте мне, как члену тюремного комитета, перед Вашим Превосходительством… по сердцу признаться, что это было бесчеловечно. Правительство не может приобрести в недрах своих мир, силу и славу, если все его действия и отношения не будут основаны на христианском благочестии. Да не напрасно глас пророка оканчивается сими грозными словами: «если не найдется в людях взаимных сердечных расположений, то поразится земля в конец».
Его действия нарушали привычный и рутинный строй канцелярской «машины», всегдашние канцелярские предписания, поэтому против доктора Гааза образовалась оппозиция членов тюремного комитета, которая не только не желала каких бы то ни было новшеств, но и противостояла им. «Утрированный филантроп», как называли Федора Петровича Гааза, в 1845 году писал, что члены тюремного общества «обязаны осуществлять намерение жить по-божески, т. е. чтобы правосудие сочеталось с милосердием, и Бог был бы виден во всех наших действиях». На что чиновники отвечали буквальным смыслом статей законов и параграфами уставов. Упорный доктор Гааз унижался, требовал, просил. Это он добился организации больницы при пересыльной тюрьме на Воробьевых горах, он становится ее главным врачом, вкладывая в нее собственные средства. Здесь под видом больных бывали арестанты, которых скрывал в палатах доктор Гааз, чтобы устроить последнее свидание с родными. Это он каждую неделю ездил на этап на Воробьевы горы, когда была отправка арестантов. А. И. Герцен в книге «Былое и думы» пишет о преоригинальном чудаке: «В качестве доктора тюремных заведений он имел доступ к ним, он ездил их осматривать и всегда привозил корзину всякой всячины, съестных припасов и разных лакомств – грецких орехов, пряников, апельсинов и яблок для женщин. Это возбуждало гнев и негодование благотворительных дам, боящихся благотворением сделать удовольствие, боящихся больше благотворить, чем нужно, чтобы спасти от голодной смерти и трескучих морозов. Но Гааз был несговорчив, потирал руки и делал свое».
Один из друзей святого доктора как-то застал его в цепях. Он на себе проверял собственную конструкцию кандалов – облегчил их вес, длину цепи, а железные наручники обшил сукном. Эти кандалы он заказывал за счет собственных средств и добился, чтобы их обшивали или сукном, или мягкой кожей. Всю свою жизнь он считал, что между преступлением и несчастьем есть тесная связь, поэтому требуется не только справедливое отношение к преступнику, но и сострадание и помощь. По ходатайству доктора Гааза было пересмотрено почти полторы сотни дел осужденных. При посещении Николая I московского тюремного замка доктор Гааз встал перед ним на колени и просил о помиловании 70-летнего старика, обреченного на цепи и этап. Он стоял до тех пор на коленях, пока не вымолил у государя для него помилования. Когда из-за неурожая в 1847–1848 гг. был урезан рацион арестантов, Федор Петрович Гааз пожертвовал 11 тыс. рублей этим людям. Поэтому вместо роскошного дома – пустая и бедная квартирка, вместо чая – смородиновый лист утром и жуликоватый и вечно его обсчитывающий кучер Егор, «…его поведение, внешность и одеяние до такой степени идут вразрез со всеми взглядами нашего времени, что невольно заставляют подозревать в нем или безумие, или апостольское призвание», – писал о докторе Гаазе его современник. Он жил среди равнодушия окружающих его людей, бюрократической рутины, косности противоположных его сочувственному и любящему взгляду на человека. И был воином. Один против всех – что может сделать? – И один в поле воин, если он не участвует в делах тьмы, но обличает. Он – «укор малодушным, утешение алчущим и жаждущим правды, и пример деятельной любви к людям». Порядки, установленные доктором Гаазом и в полицейской больнице, и в тюремных госпиталях, были следующими. Каждый служащий за всякую неправду, ложь должен был платить штраф, свое дневное жалование, в кружку штрафов, деньги шли в пользу бедных. Однажды лейб-медик государя в его отсутствие усомнился в недуге двух арестантов и донес об этом императору, а затем явился в больницу для проверки, но убедился, что его выводы ошибочны. Он был сконфужен, но доктор Гааз просил не беспокоиться и принес кружку для штрафов: «Ваше превосходительство, Вы изволили сказать неправду государю, извольте положить десять рублей штрафу в пользу бедных!» Система штрафов в малых размерах практиковалась доктором Гаазом за неаккуратность, небрежность, грубость. Он предлагал тюремному комитету утвердить также правила о запрещении подчиненным употреблять крепкие напитки, также взимая за это штраф в размере дневного жалования.
Непременным для сотрудников больниц, руководимых доктором Гаазом, являлось соблюдение пяти правил:
«1) всякому человеку дать ответ на его вопрос обстоятельно и чистосердечно, так, как бы сам желал получить ответ; 2) ежели что обещал, то исполнить; 3) стараться приноровить себя к правилам, изображенным в выданной всем книжке азбуки христианского благонравия; 4) не употреблять горячие напитки и 5) стараться и других убедить в соблюдении сих правил». Иногда, собрав несколько таких штрафов, при обходе больных Гааз не опускал их в кружку, а тихонько клал под подушку какого-нибудь больного, которому предстояла скорая выписка и неразлучная с нею насущная нужда. Из кружки собранная сумма высыпалась раз в месяц и распределялась, в присутствии ординаторов и надзирательниц, между наиболее нуждавшимися выздоровевшими больными и семействами еще находившихся на излечении или приходившими в амбулаторию, где заседал Федор Петрович, окончив обход больницы…