Российские фантасмагории (сборник)
Шрифт:
— Окружили! — ахнул Коротков. — Пожарные.
Перегнувшись через парапет, он прицелился и пустил один за другим три шара. Они взвились, затем, описав дугу, ухнули вниз. Коротков подхватил еще одну тройку, опять влез и, размахнувшись, выпустил и их. Шары сверкнули, как серебряные, потом, снизившись, превратились в черные, потом опять засверкали и исчезли. Короткову показалось, что жучки забегали встревоженно на залитой солнцем площади. Коротков наклонился, чтобы подхватить еще порцию снарядов, но не успел. С несмолкающим хрустом и треском стекол в проломе бильярдной показались люди. Они сыпались, как горох, выскакивая на
— Сдавайся! — завыло спереди, сзади и сверху, и все покрыл невыносимый оглушающий кастрюльный бас.
— Кончено, — слабо прокричал Коротков, — кончено! Бой проигран. Та-та-та! — запел он губами трубный отбой.
Отвага смерти хлынула ему в душу. Цепляясь и балансируя, Коротков взобрался на столб парапета, покачнулся на нем, вытянулся во весь рост и крикнул:
— Лучше смерть, чем позор!
Преследователи были в двух шагах. Уже Коротков видел протянутые руки, уже выскочило пламя изо рта Кальсонера. Солнечная бездна поманила Короткова так, что у него захватило дух. С пронзительным победным кликом он подпрыгнул и взлетел вверх. Вмиг перерезало ему дыхание. Неясно, очень неясно он видел, как серое с черными дырами, как от взрыва, взлетело мимо него вверх. Затем очень ясно увидел, что серое упало вниз, а сам он поднялся вверх к узкой щели переулка, которая оказалась над ним. Затем кровяное солнце со звоном лопнуло у него в голове, и больше он ровно ничего не видал.
А. Герасимова, Константин Вагинов
Бамбочада
Бамбочада — изображение сцен обыденной
жизни в карикатурном виде. Г. Ван-Лир,
прозванный il Bamboccio (калека), в XVII в.
славился этого рода картинами.
Матреша Белоусова была уже в летах. В деревне ее звали однокоской.
Она служила в нянях и утверждала в течение пяти лет, что ей — двадцать пять.
Она была жеманна и говорила про домовика Прошу, что он ворочает ее как куколку.
По вечерам, перед тем как ложиться спать, она перед осколком зеркала заплетала волосы в мелкие, мелкие косички; чтобы скрепить их, она плевала на пальцы.
Она угрожала так:
— Я его шпокну!
С ней познакомился Евгений Фелинфлеин в год ужасающих морозов, каких не было уже лет сто.
Фелинфлеин уже не был пухлым, румяным шестнадцатилетним мальчиком. Восемь лет авантюр, путешествий и вранья несколько изменили выражение его лица, возраст расширил Евгения в плечах, вызвал растительность, хотя и умеренную, на его щеках.
Наступала весна.
Матреша Белоусова стояла у ворот в своем старомодном пальто и шелковом платке под парчу.
Фелинфлеин в огромных очках шел, постукивая палкой, и размышлял:
«Где бы мне пообедать, у кого переночевать, что предпринять, чтобы не было скучно?»
В прошлом остался цирк в Бухаре, т. е. вырытое в земле углубление, уставленное деревянными скамейками с накинутыми на них коврами; там после пляшущих лошадей и полной танцовщицы в пачках, прыгающей через веревку, и перед жонглером, подкидывающим цветные стеклянные кегли, выступал Евгений вместе с каким-то прохвостом,
Кроме бухарского цирка, Евгений уже побывал режиссером Халибуканского театра и аккомпаниатором нижегородской радиостанции, электромонтером и актером передвижного коллектива и секретарем одной из газет на побережье Крыма, но сейчас он был безработный.
Он шел, ударяя палкою о камни, думая о том, как он здорово сыграл вместо «Интернационала» — «Марсельезу» на одном из съездов делегатов электроучреждений и какая мина была у заведующего дворцом, и как его, Фелинфлеина, выперли.
Вдруг расхохотался.
Стоявшая у ворот Матреша Белоусова, увидя молодого человека с портфелем под мышкой, в темных очках, шедшего и постукивавшего палкой, приняла его хохот за желание познакомиться, оправила юбки, вытянула голову и стыдливо прыснула.
— Милочка, — сказал Фелинфлеин, — не мне ли вы улыбаетесь? Не сдается ли у вас комната?
И хотел идти дальше.
— Как же, как же, — пустила вдогонку барышня Белоусова, — комнатки нет, да для такого приветливого молодого человека, быть может, и найдется.
«Хе-хе, — подумал Фелинфлеин, — что это за бабища?»
— У вас в доме есть комната? — спросил он удивленно. — Уж не казначейша ли вы?
— Казначейша не казначейша, а комнату сдать можем, — гордо заявила бывшая няня.
И вдруг поднял ногу молодой человек и опустил ее на палку. «Чем черт не шутит! Может быть, бабища действительно комнату достанет?»
— Домишко-то у вас того! — сказал он, подняв голову и посмотрев на двухэтажное здание с трещиной, давно не крашенное, с небольшими окнами, с ухабным двором — если можно так назвать пустое пространство между воротами и флигелем. Боковых домов не было. Стояли ворота, а за ним на некотором расстоянии краснокирпичный дом.
— И, молодой человек, — добродушно возразила девица, — везде люди живут! А где вы лучше найдете? Небось не первый день по лестницам маетесь?!
Пошла от ворот, оглядываясь.
Евгений, как благовоспитанный юноша, последовал за барышней Белоусовой.
— Вот, Наталья Тимофеевна, — пояснила барышня Белоусова, — вам жильца привела.
Евгений скромно поклонился.
— Человек мне известный.
— Да, уж знаете, время такое, — пояснила Наталья Тимофеевна, — всем приходится сжиматься, да только понравится ли вам, уж больно у нас мизерно; по виду видно, что вы человек воспитанный, может быть, из высшего круга, а домишко у нас неблагополучный, того и гляди развалится. Ну, да ладно, раз зашли, показать надо; да только не прибрано еще, не обессудьте.
Фелинфлеин представил, какую карикатуру нарисует Петя Керепетин — «Евгений в роли…», когда узнает, где он поселился.
По облупленному дощатому полу, предшествуемый хозяйкой и сопровождаемый няней, прошел в комнату, заставленную и холодную. «Вид из окна ничего», — подумал съемщик, увидев зелень и купола собора Иоанна Предтечи.
— Не комната, а дворец! — сказал он. — Вот моя трудовая книжка; соблаговолите принять задаток.
Пропуская ступеньки, неся перед собой палку как жезл, он быстро-быстро побежал продавать чужую браслетку.