Российские фантасмагории (сборник)
Шрифт:
С этого дня стали в городе и на службе, при встречах с Печенкиным, насмешливо его спрашивать: не написал ли он чего нового? Затем его трепали дружески по плечу и, улыбаясь, отправлялись дальше.
Рухнула дружба между дамой и ее чичисбеем.
«Я кланяюсь твоей девственности» стала избегать Печенкина, а Печенкин — ее. Она считала, что он не оправдал ее надежд и поставил ее в глупое положение; он это чувствовал и смущался при встрече с ней. Теперь «Я кланяюсь твоей девственности» отзывалась презрительно о своем бывшем друге. «Дрянь, а не человек! — выражалась она резко. — Подлиза! Втерся в мой дом, а затем скомпрометировал меня.
И подняв нос, она плыла с Нинон.
Печенкин подружился с Евгением, который ощущал, что жизнь — игра, и который его этим несколько утешил.
— Да и не сказал ли великий Шекспир, — говорил Евгений Печенкину (Евгению нравилось просвещать пожилого человека), — не сказал ли великий Шекспир, — продолжал Евгений, задерживая руку старика в своей, — «Весь мир — театр». Да и Эразм Роттердамский, насколько нам известно, был того же мнения. Что такое, в сущности, человеческая жизнь, как не одно сплошное представление, в котором все ходят с надетыми масками, разыгрывая каждый свою роль, пока режиссер не уведет его со сцены. На сцене, конечно, кое-что приукрашено, подкрашено, оттенено более резко. В театре ли, в жизни ли — все та же гримировка, все те же маски, все та же вечная ложь. Относитесь к жизни как к театру, где… Развлекайтесь сами, — продолжал юноша, — жизнь не заслуживает серьезного к ней отношения, будьте снисходительны. К чему эти бесплотные порывы, если вы познали их неосуществимость! Будьте разнообразны, играйте, и вы будете счастливы. Нужно, чтобы каждый человек чувствовал, что вы ему сродни.
Печенкин решил стать как все: он стал учиться плевать, курить, кашлять, сопеть, издавать восклицания, показывать предсмертные конвульсии, чтобы было совсем как в жизни.
Постепенно увлекся Печенкин поднятием бровей, опусканием уголков рта, передачею удивления и презрения, отвращения и восторга.
Следуя советам Евгения, Печенкин стремился стать разнообразным.
Он учился то быть мягким и гибким, то неуклюжим и неповоротливым. Печенкин учился говорить быстро, когда он воображал себя плутом, медленно и нараспев — когда он играл франта; он стремился добиться того, чтобы его жесты и интонации стали общедоступными, издали понятными; он учился короткому стройному смеху и смеху визжащему; он учился в одном монологе настроить собеседника на торжественный лад, а в другом сейчас же заставить того же собеседника залиться животным смехом. И, наоборот, после комических выходок учился произносить величественные и патетические речи.
— А ну-ка, взгляд исподлобья, — говорил Евгений, — а теперь принужденный взгляд; сейчас же восторженный взгляд, взгляд экстаза; напоследок кокетливый взгляд. Так! Молодцом! Теперь мигание, теперь выражение горечи. Так. Выражение слащавости, еще раз выражение горечи, презрительное выражение, полный покой. Смех, шире рот, покажите зубы. Приподнимите щеки к скулам. Полный покой. Еще раз: шире рот, зубы, полный покой.
— Гау, гау, — раздалось за окном, и в комнату вбежала Нинон.
— Чем вы это тут занимаетесь?
На следующий день Печенкин и Евгений вышли; они пришли на небольшую лужайку. Еще никого не было, только изредка проезжали телеги, увозя крестьян в кепках в поля. Солнце только что еще начинало согревать землю. Роса еще покрывала траву. Пастух гнал коров в поле.
— Распределимте роли, — сказал Евгений. — Я вас научу, как следует обращаться с женщинами. Вот
Печенкин произносил пустяки как можно громче, улыбался, ходил от дерева к дереву, ухаживал за деревьями и сладким голосом приглашал деревья к столу.
Евгений наслаждался своей выдумкой.
Он сел на пень. Проходил мимо Бамбышев, имевший привычку шаркать ботинками и старавшийся говорить с легкими юмористическими приемами.
Он сильно удивился, увидев это зрелище.
— Чем это вы здесь занимаетесь? — подошел он к Евгению.
— Мы развлекаемся, — ответил Евгений. Печенкин отошел в тень и сел на кочку.
Бамбышев стал делиться с Евгением своими мыслями о трагедии.
— Я считаю, — сказал он вполне серьезно, — что сейчас следует оживить трагедию опереткой; трагедия скучна, а вот возьмем так: Офелия и Елена — обе из королевской семьи, а потому, если придать Офелии некоторые качества Елены, то трагедия только выиграет, станет занятной и доходчивой Гамлет сейчас должен быть похож на веселую арлекинаду, а последняя сцена ведь не что иное, как юмористический danse macabre [9] . К черту трагическое гробокопание!
9
Похоронный танец (фр.).
Фелинфлеин увидел свою карикатуру и побледнел от неожиданности. Этот прохвост великолепно перевирал мысли, дорогие для Евгения.
Между тем Бамбышев повернулся, и Евгений увидел розовую, почти женскую, гладко выбритую шею.
«Весь он, точно кукла, покрыт лаком», — подумал Евгений.
Бамбышев достал из кожаного футлярчика маленький напильник и принялся, любуясь своими руками, подтачивать ногти.
От своего пребывания в студии Бамбышев вынес привычку румяниться, слегка подкрашивать губы и брови, от времени до времени открыто пудриться, фетишизацию желтого саквояжа, гримировальные карандаши, пару афиш, где упоминалась его фамилия, да незабываемую походку, подчеркнутость интонаций и актерский смех.
Когда заходил разговор о театре, — «Уж позвольте мне это знать!» — говорил он.
Своих выдвинувшихся сверстников он называл не иначе, как Колька, Митька, Шурка.
— Кольке больше повезло, — говорил он и тут же рассказывал, как создается известность: «тот женат на той-то, а эта — жена того-то», — и подмигивал.
Понимаете?
Бамбышев мог говорить о гриме сколько угодно и когда угодно; даже на службу он брал замшевые растушевки, круглые щетинные кисти с обрезанными наполовину палочками, заячьи хвостики.
— Любите ли вы путешествовать во сне? — развлекал девушек Бамбышев. — Я часто путешествую во сне, часто вижу себя ночью гуляющим почти без ничего по улицам города. Я уверен, дорогие друзья, что и вам случалось предпринимать путешествия подобного рода. Однажды, когда Колька еще был студентом… Хе, хе — хо, хо… понимаете… канделябры… это не электричество — это тонкость…
«Опять эта дрянь здесь», — подумал, подходя, Евгений.
Евгений под электрической или керосиновой лампой очаровывал ленивых женщин, подвижных девушек и юношей, мечтающих о красивой жизни, рассказами о странностях любви и о всевозможных проделках и чудачествах.