Россказни Роджера
Шрифт:
Помещение было залито ярким светом. Забыв о больной ноге, Пола нетерпеливо ворочалась в одеялах у меня на коленях, пока Верна была занята в регистратуре. Знакомство с системой социального обеспечения научило ее смелости в отстаивании своих прав. Когда мы проезжали старый мост, у нее, мучимой сознанием вины и страхом, снова полились слезы. Потеки на щеках поблескивали в бледном свете пробегающих мимо фонарей. Слезы должны были бы послужить смазкой механизма приема ребенка в больницу, но бюрократов женского пола, заступивших на дежурство в ночную смену, они не тронули. Бюрократы привыкли к людскому горю. Больше того: сами
Полу выпростали из одеял. Когда снимали ее беленькое с голубыми мишками пушистое одеяльце, она взвизгнула: «Бланки!», и одеяльце оставили при ней. Ребенка уложили на каталку с резиновыми шинами и повезли в больничные дебри, где врачи осмотрели ее и просветили рентгеном. Над ней проделывали что-то новое, непонятное, а она не спускала с матери своих темных живых глазищ. Рядом с ней Верна казалась безвольной и беспомощной, она тянулась за дочерью, как надувной шарик на нитке. Что до меня, то я цепко держал детскую гималайскую шапочку и тяжелое одеяло, принадлежность Верниной квартиры, того душного уединенного уголка, который я так часто посещал в эротических сновидениях.
С нами беседовал молодой врач, низкорослый блондин с маленькими хулиганскими, точно приклеенными усиками, в больших, какие раньше носили летчики, очках с розоватыми стеклами. Говорил он, повернув лицо в три четверти, словно сам с собой.
— Ничего страшного. Небольшая трещина в коленном суставе. Наложим гипсовую повязку — и все... но скажите, как это случилось?
Бледная щелочка рта Верны приоткрылась. Она подняла глаза, придумывая ответ. Я увидел, что со страха она готова сказать правду, и заявил непререкаемым профессорским тоном:
— Девочка просто упала. С качелей на детской площадке.
Врач поглядел на меня, потом на Верну. Подсвеченные стекла его очков отбрасывали розоватый, как разбавленная кровь, отблеск на лоб.
— Лицо девочка ушибла тоже во время падения?
— Ну да, — сдавленным голосом подтвердила Верна. — Перестала держаться за цепочки и упала лицом вперед.
Молодой человек был из тех, кто нерешителен, робок, не способен смотреть правде в глаза, но вместе с тем — упрям, как осел.
— Непохоже, что в нашем случае было падение, — сказал он неуверенно. — Когда ребенок падает с качелей, он чаще всего ломает руки. Кроме того, я не заметил крупинок земли в месте ушиба. Кровоподтек скорее говорит о том, что...
— Лицо мы девочке вымыли, это же очевидно, — прервал я его. — И вообще, что это — допрос? Мы привозим ребенка с травмой, нас заставляют полчаса ждать в регистратуре, а теперь еще и это... Мы где — в больнице или в суде?
— ...скорее говорит о том, что ее ударили, — испуганно моргая, продолжал молодой человек. — Кроме того, обнаружены синяки в области ягодиц. Дело в том, что мы обязаны докладывать обо всех случаях, где имеются признаки жестокого обращения
— Пола, ее зовут Пола, — резко ответил я, стараясь поправкой выиграть несколько долей секунды, чтобы подыскать нечто более убедительное, чем простое «нет». — Ее мать позвонила мне, как только это случилось.
— Когда это было?
— Я не смотрел на часы.
— Поздновато для прогулки на площадке.
— Какого хрена? Не ваше дело! Я специально укладываю ее поздно, так утром она поспит подольше. — Верна пришла мне на помощь.
Как ни старался я победить в нашем словесном поединке, врач всем своим видом показывал, что разговором не отделаться.
— Странно, что мать не привезла ребенка прямо к нам, — сказал он мне, словно Верны не было рядом. — Или к Святому Станиславу, — эта больница в двух кварталах от ее места жительства, если верить регистрационной карточке. — Сюда уже принесли жалкий синий листок.
— У нее нет машины. Плохо знает район: недавно переехала. — Оба ответа были правильные, хотя можно было ограничиться одним.
Заглянув в карточку, он обратился к Верне:
— Миссис Экелоф...
— Мисс, с вашего позволения, — перебила она его. — Выйду замуж, когда буду готова.
Он посмотрел на нас обоих и без единого слова вышел из кабинета. Через несколько минут возвратился в сопровождении пожилого лысеющего негра с танцующей походкой и суровым выражением лица, которое своим цветом напоминало темный табачный лист. Из нагрудного кармана его белого халата торчал стетоскоп. Молодой врач привел своего начальника. Они негромко посовещались в сторонке, после чего чернокожий подошел ко мне.
— Сэр, кем вы приходитесь этой молодой особе?
— Дядей.
Он улыбнулся.
— А-а, один из тех. Замечательно. — Голос у него был усталый, протяжный — таким голосом под аккомпанемент двенадцатиструнной гитары поют блюз. — Сэр, мы ценим ваше участие, но поскольку при несчастном случае присутствовала только мать, нам очень хотелось бы послушать ее.
— Все было, как говорит дядя, — сказала Верна. — Держись крепче, говорю я ей, а она не слушается. В последнее время она вообще непослушная. Моя работница говорит, это возраст. Двугодки такие ужасные...
— Мы с коллегой задаемся вопросом, не слишком ли мал ребенок, чтобы сажать его на качели. — Тонкими длинными пальцами с красивыми ухоженными ногтями он пощекотал детские пальчики, высунувшиеся из-под Бланки. Его усталые покрасневшие глаза с желтыми воспаленными белками остановились на Верне. Чутье подсказывало ей, что появилась возможность выпутаться.
— Наверное, вы правы, — заговорила она тонким, детским голоском, как если бы ее затолкали в трубу и тащат сквозь нее. — Я больше не буду... не буду сажать ее на качели. Никаких качелей, пока не подрастет.
В глазах пожилого доктора зажегся веселый отеческий огонек.
— Обещаешь?
Ток взаимопонимания пробежал между ними, и Верна устремилась вперед. Она откинула голову, так что горло образовало дугу, и под тонкой тканью блузки приподнялись груди. На глазах у нее снова выступили слезы.