Ростов под тенью свастики
Шрифт:
В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. На менку ходили все — жить надо было как-то. Мать — тоненькая, хрупкая, а мешки по два пуда носила. Золотой материал для деревни был: мыло, нитки, сода, керосин, спички, потом шла одежда. А брали, естественно, продукты. Садились в поезд или в машину и — куда судьба забросит. Вот какой случай мне рассказывали: три женщины сели в какой-то поезд, в тамбур. Вагон пустой, едут на юг, трясутся, а дело было зимой. Дверь в тамбур открыта — мороз лютый. Они дверь закрыли и привязали ее. Поезд встал, по ступенькам в вагон поднимается немец. Дергает дверь, кричит, чтобы открыли. Он чувствует, что дверь не заперта, но не знает, кто там. Они уцепились изнутри и держат дверь. Поезд пошел, а немец внизу, на ступеньках. Развязали они веревку и по команде бросили дверь. Немец и сорвался под откос. Они, конечно, страшно
Б. САФОНОВ. Нас спасало то, что было очень много рыбы. Мы с пристани ловили здоровенных сазанов — когда это было видано еще такое. А когда немец бомбил железнодорожный мост, глушенной рыбы было навалом. Но был страшный дефицит соли.
К. ФЕДОРОВА: Мы жили в селе Самарском, но в Ростов приходили менять продукты. Привозили отруби, семечки. Покупали в основном мыло. Однажды приехали со старшей сестрой и попали на старом базаре в облаву. Документы у нас были такие бумажка с фотографией.
Надписи так повытерлись, что еле-еле можно было прочитать фамилию. И вот облава… У кого документов нет, забирали в Германию. Нас с сестрой толпа разбросала в разные стороны, а документы ее были у меня. Сестру мою и взяли. Повели в подвал. Она плакала, кричала: «У меня дети маленькие, а документы у сестры». Один из охранников услышал это и толкнул ее в другую дверь: иди и выйдешь как раз на улицу. Она вышла, и мы с ней встретились на углу.
Ш. ЧАГАЕВ. Мне приходилось пешком проходить через весь город, родичи жили мои на 32-й линии в Нахичевани. Ходил я туда с бабушкой, один не рисковал. Из разрушенных зданий запомнилось одно. Там, где сейчас Дом культуры строителей. Там был кинотеатр «Родина»: раньше он назывался «Югштурм», а кинотеатр «Победа» назывался «Руш». Между домом строителей и домом Померанцева (сейчас магазин «Океан») находился роскошный ресторан, на втором этаже его был большой балкон, он перекрывал всю ширину тротуара. И там были металлические колонны. Бомба попала в само здание, а балкон сохранился, и все ходили под ним…
Л. ШАБАЛИНА. Однажды в наш дом пришел немец. Матери как раз не было, уехала в село на менку — я, девчонка, очень испугалась. А он оставил под окном сверток. В нем — рубашка, штаны, кусок мыла и булка хлеба — за работу. Я стала плакать — стирать-то не умею! Соседка, Вера Литусова, меня научила стирать. И потом тот немец нет-нет да и стал приносить свою стирку. Вера меня даже хлеб печь научила.
В. БОНДАРЕНКО. Постепенно мы успели осмотреться. Венгры часто насиловали, румыны обирали. Немцев мы боялись меньше. Они чувствовали свое превосходство и везде это подчеркивали. Но и немцы были, конечно, разные. У нас жил на постое военный врач. Он говорил по-русски, хотя и плохо. Часто приходил вечером домой угрюмый и пил шнапс. Раз он наклюкался так, что мы испугались. А он взял в руки два яблока, с силой ударил одно о другое, так, что они разлетелись вдребезги. И сказал: «Голова Сталина, голова Гитлера — войне капут!»
Он везде носил с собой альбом с марками, наверное, они были очень ценные. А однажды, когда под Батайском была уже сильная стрельба, собираясь, сказал: «Марки оставляю. Если не вернусь — вам останутся». И он не вернулся. Но отец потом выбросил их, чтобы ничего не напоминало того немца.
М. ВДОВИН. У нас на квартире немцы не стояли, хотя у всех окрест они были. Спас случай. Остановилась возле дома колонна немецкая. Зашел квартирьер посмотреть обстановку. А на столе лежала пачка светокопий чертежей — отец был инженером. Это были старые чертежи, использовались на завертку. Немец их увидел: «Вас ист дас?» Что, мол, это такое. А мать говорит переводчику: «Мой муж инженер, это его материалы». — «Пан инженер! — почти с благоговейным почтением вымолвил немец, — никс квартир» и вышли. Что-то написали мелом на воротах. И с тех пор они больше не приходили. Но некоторым семьям, у кого стояли немцы, они помогали и делились пайком. Но приходилось делиться и женщинами.
Л. ГРИГОРЬЯН. Румыны были сравнительно мирный народ. Воевать они не хотели, так — с боку припеку. Их ставили в основном на охрану, в гарнизоны. Их казарма была как раз рядом с бабушкиным домом, где мы жили. И я видел, как немец бьет морду румынскому офицеру.
М. ВДОВИН. Люди жили в основном менкой и все-таки не голодали — спасла рыба. Ее было очень много, и все питались рыбой.
Вот видел я такую сценку в самом конце июля или в начале августа. Новопоселенский базар. Мы с матерью там ходим. Картошка — четыре рубля килограмм. На те деньги во время войны — это недорого. На рубле тогда был изображен шахтер с отбойным молотком, на трешке — красноармеец, на пятерке — боевой летчик. А на десятке, трех червонцах, 50 и 100 рублях — Ленин. Эти деньги с такой советской символикой так и ходили при немцах. Так вот немец взял несколько килограммов, кажется, четыре, потом говорит: «Айн рубль, айн килограмм». Отдал четыре рубля и пошел, с ним же никто связываться не будет. Ходили и немецкие марки. Немцы установили курс: одна марка — 10 рублей. У каждого немца была пачка советских денег. Потом, после окончания войны, выяснилось, что они привезли много фальшивых банкнот.
В. ГАЛУСТЯН. Когда у нас жили на квартире румынские солдаты, к нам приходил их офицер. Он должен был первоначально жить у нас, но потом их командование не доверило нам, и все офицеры стали жить в общежитии. Он был очень обходительным. Покупал обычно чай. Как-то он спросил: «Добрая пани, мне нужен сарай, я хочу туда что-то поместить, но чтобы никто не знал, что я там храню». Мама направила его к тете Поле. У нее муж и сын были на фронте. Она многих во дворе спасала от немцев. Она им улыбалась, а всегда помогала своим. Следом пришли из румынской комендатуры, стали спрашивать: почему и зачем к вам ходит этот офицер. Мы рассказали, что он покупает продукты. А про «тайный» подвал ничего не сказали, словно почувствовали здесь что-то неладное. Румыны сказали: все очень нехорошо, мы за ним следим. С тех пор он исчез. Наверное, его взяли свои.
В. АНДРЮЩЕНКО. Немцы выглядели еще бодро. А вот их сателлиты — венгры, румыны — ходили зачастую обшарпанные, голодные, особенно румыны. Они заходили во дворы, на огороды и подбирали там все подряд. Даже перец ели. Один раз румын забрел в наш огород. Так бабушка его палкой погнала, несмотря на то, что он был с винтовкой. Она вообще бедовая, бесстрашная была.
В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. Сценки поведения наших людей были очень любопытны. Был у нас на улице такой тип — Савва. Он ждал прихода немцев и говорил: «Это — культурная нация, они научат нас жить правильно». А воды у нас не было, и ходить за ней была мука — очень уж далеко. Немец дает Савве ведро, говорит: «Иди за водой!». Тот принес. Его еще раз послали и еще. Он с утра до вечера таскал немцам воду. И потом больше никогда не говорил о них ничего хорошего.
Ш. ЧАГАЕВ. У нас на улице жил один старый мужик Николай Пархоменко. Огромный такой казак, украинец, с пышными усами — громила. Он был алкоголиком в высшей степени, мог ведро водки выпить. А как выпьет — нрав у него был крутой, только держись. А еще у нас на улице жил дедушка-староста, Федор Степанович, кажется. И вот Пархоменко начал к нему придираться: как это так, у тебя коммунисты дети, в Красной Армии служат, а ты — староста. Что-то тут нечисто. Ты, наверное, разведчик, партизан. Придрался и давай деда колотить. В это время Ганс выходит на улицу, а он неделю как вышел из госпиталя после ранения от взорвавшейся гранаты. Услышал крик. А у него кобура на боку всегда была расстегнута. Выстрелил он в воздух. Те притихли. Дед к забору прижался, а тот — обалдел. Ганс подходит к нему, а Пархоменко показывает на деда и кричит: «Партизан!» Ганс деда ежедневно видит, ну, какой он партизан? А объясниться они не могут. В это время выскочила Клава. А она была красавица, женщина образованная, немецкий язык хорошо знала. Она Гансу и объясняет, что напился, мол, мужик, вот ему партизаны и мерещатся. А дед — не виноват. Разобрались вроде. Но Ганс все-таки на всякий случай привез гестаповцев. Это была полевая жандармерия. На шее у них на цепочке висела большая бляха полумесяцем, на ней изображен орел со свастикой и номер. У них была форма светло-зеленая. Потом наши женщины из такого сукна, кому оно перепало, делали модные пальто. Цвет очень красивый, бирюзоватый…