Рояль в кустах
Шрифт:
Нет, он, Аркадий, из той же породы, но выше всей этой братии – визжащей о непреходящих ценностях и свободе, хрюкающей, толкающейся, у халявного корыта. Да, он изловчился, оторвал свой кусок, утащил его подальше в кусты, и теперь будет издалека смотреть на бывших коллег по бизнесу. Из Германии будет смотреть. Ему на его век хватит. И внукам хватит. Он стал вспоминать.
В тот год, когда упал железный занавес, и открылись границы, разделяющие две социальные системы, на свой страх и риск Хват понесся галопом по Европам и Ближнему Востоку. Взыграла в нем потаенная торговая жилка,
– А слабо пойти на дело за миллион? – пристал к нему в бане после второй выпитой бутылки водки его институтский приятель Борис.
– Ради чего идти на риск? – стал уточнять более трезвый Аркадий. Он выжал в себя два лимона и смотрел ясными глазами на собутыльника. – Говоришь, миллион! Да за миллион я свой драгоценный зад от этой скамьи не оторву. Рисковать за миллион, еще чего!
– Рыска никакого!
– Так не бывает! – гнул свою линию Аркадий. – Где миллионы, там всегда риск и кровь.
– Не– а. Ты не прав. Где миллионы, там всегда бабы, – а риск, он всегда и везде есть.
Борис, его приятель, не смог найти убедительный, неотразимый довод и глубокомысленно выдал затертую в замызганных пивных и дешевых ресторанах пошлую истину:
– Кто не рискует, тот не пьет шампанское. Закон жизни. Если не за миллион, то за десять миллионов надо идти.
Где лежат эти мифические десять миллионов и куда идти, приятель не стал уточнять, но и так было понятно, что это должны были быть или доллары, или евро, но никак не деревянные рубли. На это более щедрое предложение, как у раковины, приоткрылась створка души осторожного Аркашки, и оттуда человеческим голосом пискнула обычная человеческая алчность:
– Пожалуй, за десять миллионов, один раз стоило бы рискнуть. Но только один раз, и то при высоких шансах на успех.
Так он заявил своему приятелю, только чтобы отвязаться от него. Пустой у него был в бане разговор с приятелем, пьяный, ни к чему не обязывающий треп. А на самом деле никакие деньги не заставили бы его рисковать своей собственной шкурой. Побалансировать на краю канавы, а не пропасти еще можно, упадешь, насмерть не разобьешься. Он следовал этому кредо всю сознательную жизнь. Память стала выдавать старые картинки.
Если бы лет десять назад кто-нибудь посетил квартиру Аркадия, он сказал бы что попал в запасник краеведческого музея или в монастырскую кладовую, где свалена никому не нужная церковная утварь. Чего там только не было: и кубки, и чаши, и кадила и ризы.
С началом горбачевской перестройки, как только открылась возможность заняться частнопредпринимательской деятельностью, Аркашка на второй день ступил на скользкую торговую тропу.
– Кем сейчас работаешь? – спросил его однокурсник, случайно увидевший его на Арбате.
– Выбился в купцы третьей гильдии, – рассмеялся он.
Согласно табели о рангах к купцам третьей гильдии в дореволюционной царской России относили торговцев, имеющим лоток на вынос. На центральной пешеходной улице в Москве, на Арбате, Аркадий не в начале девятнадцатого, а в конце двадцатого века установил свой собственный столик. Это в Америке, как в рождественской сказке, в миллионеры выбивались из чистильщиков обуви, а в России все олигархи, и «новые русские», все миллиардеры и миллионеры, во всяком случае первая их волна на 99 % состояла их спекулянтов, из фарцовщиков, из кидал, обычных бандитов, торговцев цветами и антиквариатом и бывших комсомольских работников.
Перед тем, как установить свой столик на Арбате, он походил по рядам, побазарил с народом и понял, что придется негласно платить налог поднимающей голову мафии. Те самые качки из подвалов, что до недавнего времени били панков, с началом перестройки быстро переориентировались и вместо показательных кулачных боев стали заниматься примитивным «рэкетом», наезжать на первых торговцев, на кооперативные киоски, изымая практически всю прибыль. То, что курочка должна каждый день нести золотое яичко, и что лучше ежедневный, стабильный, пусть небольшой процент с дохода, чем разовый грабеж бандиты поняли позднее. На заре перестройки рэкет действовал по принципу – давай посмотрим, что за день наварил, и поделим поровну. А поскольку отношения братства и равенства устанавливала загребущая бандитская рука, навар у торговцев получался жидковатым, делили, как бог на душу положит, своя рука – владыка. Аркадий в момент просек этот деликатный момент и лихорадочно искал выход. Выхода не было.
В первые же полчаса он заметил небрежно прогуливавшегося в толпе молодого парня с характерным нагловатым взглядом. Тот, поведя крутым плечом, подошел к Аркадию.
– Торгуешь?! Ну! Ну! – на первый раз больше ничего не было сказано качком-бычком, но и так Аркадий понял, что это ново-арбатский баскак.
– Пробую!
– Вечером отчитаешься.
– А это твоя территория? – озадачил рэкетира вопросом Аркадий.
– А то чья же!
– По какому праву?… Римскому, церковному, феодальному?
– Вот по какому праву, умник! – рэкетир отодвинул в сторону полу куртки и показал заткнутый за пояс нож с широким лезвием. – Понял?
– Да вроде всю жизнь не в дураках ходил!
Разговор пока на этом закончился. Аркадий кисло поморщился. Своей добычей он, как волк одиночка, ни с кем не собирался делиться, кайф тогда был бы не тот. Однако, деваться было некуда: или делись по принципу – отдай последнюю рубашку, или сворачивай неначатый бизнес. Аркан сгреб в кучу и ссыпал в безразмерный рюкзак ордена, медали, чашки, плошки и пропал на неделю.
Когда он снова появился на Арбате и разложил свой товар, соседи были не то что приятно удивлены, но изумлены и озадачены. От товара Аркадия разложенного на сборно-разборном столике исходил не запах старинного лака, а нестерпимо несло нафталином. На всеобщее обозрение был выставлен полный комплект военного обмундирования тридцатых годов: стоптанные хромовые сапоги, солдатская ушанка, брюки-галифе, полувоенный френч, длиннополая шинель, синие сатиновые трусы и пара хлопчатобумажных кальсон с завязками. Шинель Аркадий водрузил на импровизированную вешалку, сделанную из обычной швабры, а хромовые сапоги поставил рядом со столиком.