Роза Христа
Шрифт:
— Я думал только о свече, — прошептал Раньеро.
— А помнишь женщину, которой ты позволил зажечь лампаду? — тихо молвила Франческа, припав к его груди. — Это тоже была я. Я хотела испытать твою любовь к людям.
— О Боже! — воскликнул Раньеро. — Я был как во сне. Помню только, какая-то женщина нагнулась с балкона и выхватила у меня свечу. Теперь я понимаю, это опять была ты, моя радость, чистая душой Франческа!
Франческа заплакала от счастья. Её прекрасные глаза наполнились слезами, и Раньеро увидел в них, как в зеркале, своё отражение. Он увидел своё лицо —
А перед взором Франчески раскинулась, сверкая, золотистая ткань её любви. Ей не было ни конца, ни края, и её блеском можно было окутать весь божий мир.
ДВЕ ДОЧЕРИ КОРОЛЯ
Замок шведского короля в Упсале был построен в давние времена из светлого искристого камня. Но шли годы, каменные плиты потускнели и потрескались от жестоких зимних ветров и непогоды, и теперь замок казался угрюмым и мрачным. Неприступные стены были столь высокими, что в ненастные дни грозовые тучи цеплялись за их острые зубцы, а молнии, сверкая, перелетали от одного шпиля к другому.
Рядом с замком возвышалась Девичья башня. Лёгкая, золотистая, она была сложена из брёвен медового цвета, привезённых из заморских стран. Даже в пасмурные дни, что так часто выпадают в этих краях, Девичья башня всегда казалась освещённой ласковыми лучами солнца.
Крутая лестница вела на самый верх в покои принцессы. На широких подоконниках можно было разглядеть вмятины и углубления. Это были следы локтей девушек. Долгие дни проводили они здесь, сидя возле окна, подперев ладонью нежную щёку. С тоской и нетерпением вглядывались они в убегающую вдаль дорогу, увитую лентами тумана.
Одна ждала жениха, другая — тайного возлюбленного. Ночной шёпот, осторожные шаги, лишь бы ненароком не скрипнула ступенька… Да, за долгие годы немало что слышали и бережно хранили молчаливые стены Девичьей башни.
Случилось так, что однажды в королевский замок в Упсале прибыл знаменитый певец скальд Хьялтэ из далёкой, закованной льдами, Исландии. Слава о нём разнеслась далеко. Короли и отважные викинги принимали его в своих замках с радостью и почестями.
Это был человек крутого нрава с сумрачным надменным лицом. Несмотря на преклонные годы, волосы его были черны, как вороново крыло, а глаза, казалось, видели человека насквозь. Он любил воспевать великие подвиги и гибель прославленных героев. И суровые слова его песен были под стать смерти и мужеству.
Но как же менялся весь облик Хьялтэ, когда он заводил песню о норвежском короле Олаве, сыне Гаральда. Откуда только он находил эти глубокие слова, полные благоговения и восторга. Он пел о нём не как о простом смертном, а как об избраннике Божьем, стоящем выше всех земных королей.
— С кем я могу сравнить короля Олава? — частенько говаривал старый Хьялтэ. — Я вечный скиталец, я объездил все северные страны, где я только ни побывал, но нигде не встречал я человека, равного ему.
Но вот однажды солнечным утром Хьялтэ увидел в саду принцессу Ингегерд, дочь шведского короля. Принцесса стояла возле цветущего куста роз. Она наклонилась
Хьялтэ замер на месте, глядя на принцессу, а его сердце неистово забилось. Никогда не видал он девушки прекрасней Ингегерд. Её лицо сияло, будто было сделано из серебра и перламутра. У неё были гордые брови и нежный рот, а глаза напоминали прозрачные лесные озёра. Всё в ней говорило о кротости, благородстве и неземной чистоте.
Суровый старик стал каждый день наведываться в Девичью башню. И каждый день он без устали рассказывал принцессе Ингегерд о норвежском короле Олаве, сыне Гаральда.
Принцесса Ингегерд принимала его в своих покоях. И часто случалось так, что у ног принцессы, на низенькой скамейке, сидела её прислужница — юная Астрид, и с такой же радостью внимала она рассказам старого Хьялтэ, как и Ингегерд.
Тот, кто хоть раз увидел принцессу Ингегерд, уже никогда не мог забыть её дивный облик. Но, правды ради надо сказать, что Астрид тоже была необыкновенно красива. У всех, кто глядел на неё, становилось празднично на душе.
Если Ингегерд словно бы сошла с небесной звезды, то Астрид можно было назвать прекраснейшей дочерью земли. У неё были лазурно-синие глаза. От румяных щёк веяло мягким теплом. А её белокурые волосы волнами спускались до алых башмачков с жемчужными застёжками.
Обе девушки слушали старого певца, забыв обо всём на свете. Порой вышивание выпадало у них из рук, и разноцветные клубки ниток катились по полу в разные стороны.
Когда старый певец увидел принцессу Ингегерд и заговорил с ней, то тотчас же понял, что она прекрасней и благородней всех других женщин, которых он встречал до сих пор. И тогда у Хьялтэ зародилась мысль, и она мало-помалу завладела им целиком: поселить любовь в сердцах шведской принцессы и норвежского короля.
“Сам Господь Бог создал их друг для друга”, — подумал Хьялтэ.
Прославленный скальд перестал складывать грозные и мрачные песни о безрассудной отваге и гибели. Сердце его смягчилось, будто чудесным образом на каменистом склоне расцвёл хрупкий цветок с тонкими лепестками.
Хьялтэ мучительно хотелось узнать, что же всё-таки думает принцесса о короле Олаве.
“Она слишком благородна, чтобы с ней хитрить и лукавить, — сам себе сказал старый скальд. — Я спрошу её без уловок, напрямик”.
И Хьялтэ спросил Ингегерд:
— Королевская дочь, что ответишь ты, если Олав, сын Гаральда, попросит у отца твоей руки?
Лицо молодой принцессы просияло. И она ответила прямо, не таясь:
— Если он такой король и такой христианин, как ты говоришь, Хьялтэ, то это будет величайшим счастьем для меня!
Но едва она произнесла эти слова, как блеск радости погас в её глазах. Словно туманная завеса печали опустилась между ней и её далёким недостижимым счастьем.
— Ах, Хьялтэ, — с тоской сказала она. — Ты забыл одно, но самое главное. Ведь король Олав наш враг. Мой отец, король Шоскёниг, ждёт от него вызова на смертельный поединок, а не свадебных послов.