Роза и Крест
Шрифт:
Еще один приступ с Волошиной случился, когда она в очередной раз встретилась с Мирославом Погодиным, который чудом остался жив.
Под влиянием определенной оккультной литературы, которую подсудимая давно и углубленно изучала, убийства, совершенные ею, обретали ярко выраженную мистическую окраску. Однако какой именно смысл она вкладывала в свои действия, пока известно лишь ей самой. Поскольку Волошина во время разбирательств находилась в невменяемом состоянии, ни следователи, ни врачи не смогли докопаться до ее истинных мотивов.
Тем не менее в виновности Фриды сомнений не было. Кровь на картинах, орудие убийства, приобщенные к делу улики, нападение на Мирослава
Сама Волошина обвинений, казалось, не понимала и не принимала. Она ничего не подтверждала, но и опровергнуть тоже не могла. После задержания Фрида села в позу лотоса в центре своего второго мира (который снова поблек и омертвел), слушая ветер, глядя на горизонт. В ходе судебного разбирательства до ее сознания моментами долетали вырванные из контекста слова и фразы, произносимые в мире реальном, но она не могла вплести их в логическую канву. Громче, четче других прогремело в ее мире слово «Мразь!», сказанное во время процесса ее же тестем, отцом Максима. Бледный, он сидел сгорбившись в нескольких метрах от нее в зале суда и смотрел куда-то в пол.
Фриде казалось, что клубок колючей проволоки, который в последнее время все чаще преследовал и мучил ее, окончательно обосновался внутри ее черепной коробки. Он медленно вращался в ее голове, царапаясь острыми шипами, вызывая сильную ноющую боль, которая, впрочем, стала уже привычной. Каждое его болезненное касание тревожило мысли и воспоминания, наслоившиеся друг на друга, покоящиеся в ней как вещи в необъятной кладовой. Казалось, шар цепляет эти вещи-мысли своими колючками, сбрасывая с полок и привычных мест, покидая которые, они слетаются в одну хаотичную кучу, и разобрать ее уже невозможно:
Делай, что велит твоя воля, таков да будет весь закон… Любовь есть закон, любовь подчиненная воле… подчиненная воле… подчиненная любовь… Бог учит нас смирению, Фрида… нельзя подчинить себе волю другого человека… Бог не слышал детей Евы, пока кровь не пролилась… лишь избранные способны переступить черту… возможно, эта девочка гений… нельзя заставить полюбить… подчинение… смирение… подчинение…
В какой-то момент Фрида подумала, что усилием воли можно попробовать воспрепятствовать хаосу, царящему в ее голове. Для этого нужно постараться вспомнить какой-нибудь связный текст, подконтрольный ее памяти и сознанию. К ее собственному удивлению, единственным складным, заученным текстом, который ей удалось отыскать в своей памяти, сидя на скамье подсудимых, оказалась молитва. Эту молитву часто читала ее мать, разучивая текст вместе с дочерью. После ее смерти Фрида ни разу не повторила эти слова ни мысленно, ни вслух. И вот теперь они каким-то образом всплыли из глубин ее сознания. В первую секунду Фрида заколебалась, но потом мысленно затвердила то, что помнила наизусть — лишь бы только шипастый шар в голове прекратил свое вращение. Как оказалось, она не забыла ни единого слова.
«Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей святой. На всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня. Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душою и твердым убеждением, что на все святая воля Твоя. Во всех словах и делах моих руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано Тобою. Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая и не огорчая. Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и все события в течение дня. Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться,
8
Молитва Оптинских старцев
Чем дальше она продвигалась по тексту, тем более сильное чувство охватывало ее. Последнее предложение далось особенно тяжело — после каждого слова Фриде приходилось делать паузы, чтобы справиться с подступающими к горлу рыданиями. Когда она закончила, по лицу ее текли слезы, но шум в голове стих. Волошина плакала, затворы фотокамер защелкали еще быстрей, судья зачитывала приговор: «Лечение в психиатрическом стационаре специализированного типа с интенсивным наблюдением…».
Конвоиры открыли клетку. Уже встав со своего места и развернувшись к выходу, боковым зрением Фрида заметила в зале яркий всполох. Она повернула голову. Во втором ряду с краю у центрального прохода сидел Давид. Одет он был так же, как в тот день, когда впервые предстал перед ней. Двумя руками, опираясь на набалдашник трости, с искрящимся камнем в шейном платке, он неотрывно смотрел на Фриду. Морщинистое лицо было спокойно, а взгляд строг, но на этот раз глаза его сверкали ярче камня.
Одними губами он шептал: «Крепись, Иштар. И помни, что сила твоя велика…»
XXI.
Мир
После приговора Волошиной прошло уже два дня, а Мирослав никак не мог отделаться от мыслей о том, что случилось. Он все думал о Фриде и о страшном фокусе, который выкинуло ее помраченное сознание. Тайное уже стало явным, но он по-прежнему складывал в уме ребус, загаданный ею, словно вращал плоскости кубика Рубика, пытаясь подогнать одни грани к другим.
Сейчас он ехал по направлению к Бауманской, чтобы увидеться с Замятиным. В суете последних событий им так и не удалось все спокойно обсудить, поздравить друг друга с успешным завершением сотрудничества. Хотя сам Мирослав никакой эйфории относительно финала этой истории не испытывал. Даже несмотря на то, что это был его первый опыт расследования, который объективно оказался удачным (если не считать пореза на шее, замаскированного легким шарфом).
Свой заслуженный выходной Замятин проводил в Лефортовском парке вместе с Лис. День выдался погожим, небо было ясным, сентябрь баловал москвичей температурой +15, а природа парка — осенними красками. Замятин с Лис неспешно прогуливались по шуршащим тропинкам и кормили уток.
— Что ты обо всем этом думаешь? — спросил Мирослав майора, разыскав парочку..
Они уселись на скамью возле одного из прудов. Лис решила дать им возможность пообщаться наедине и медленно двинулась вдоль кромки воды, собирая с земли палые листья.
— Я думаю, что верить надо в Бога, а не забивать себе голову всякой бредятиной, на почве которой рано или поздно съезжает крыша.
— Что наверху, то и внизу, как две стороны одного и того же… — тихо проговорил Погодин, задумчиво глядя на воду.
Замятин покосился на него и кинул вперед кусок белого хлеба. А после недолгой паузы продолжил:
— Не знаю, как ты, Мирослав, а я лично в Бога верю и тебе советую. Верю в него без всяких оговорок, в простого и понятного, — сказал майор, наблюдая, как упитанная утка плещет красными лапами по воде, устремившись к мякишу. — Темное, светлое, две стороны одного и того же… Не забивай себе голову. Как ни крути, а свет всегда одолевает тьму, так или иначе. Так всегда было, и так всегда будет. И я даже знаю почему.