Роза и лилия
Шрифт:
Тогда их стали звать «собаками».
К счастью, они не задерживались на одном месте подолгу – неделю, не больше, а там уж и время сложить голову в драке.
Жители Ла-Кудрэ как-то узнали о большом сражении, случившемся в пятидесяти лье от них. О нем рассказали беженцы, мужчины и женщины, сами тянувшие нагруженные поклажей повозки, ибо даже ослы оказались в руках англичан. Они шли из Сен-Ло, Сен-Мартен-де-Безаса, Виллер-Бокажа и других разоренных войной мест. Они говорили, что там французы дерутся с англичанами и те
– Они забрали все! Все сожгли! Все! Даже поля!
Лишившись всего, они тянулись к востоку, подальше от войн и сражений.
Потом все узнали, что англичанам изменило счастье. Войска короля Карла VII разбили их наголову и отбросили к самому морю.
То, что Нормандия больше не была английской, мало кого волновало. Англичанин или француз – сеньор есть сеньор, которому подай сборы и десятину. Разоренные земли и шайки англичан в лесах – вот что и вправду заботило всех. Чего ждать от голодных и отчаявшихся беглецов? Знамо чего.
Мертвенно-бледная Жанна протиснулась в толпу крестьян. Среди этих людей, морщинистых, курносых, с узловатыми руками и всклокоченными волосами, она казалась цветком льна, пробившимся через переплетение виноградных лоз. Темное платье делало ее лицо неестественно бледным, а волосы совсем белыми.
– Моих родителей тоже. Зарезали. Я пришла просить помощи.
Все разом повернулись к ней. Ее изможденное, землистого цвета лицо сказало им все. Кто-то положил ей на плечо руку. Это была Гийеметта, жена кузнеца Тибальда, которого в деревне испокон веку звали Тибо. Больше никто не нападал на «собак-англичан», ведь убит был не кто иной, как Матье Англичанин.
– Жанна Пэрриш, – спросил Тибо, коренастый человек с обожженным у горна лицом, которого в деревне считали за старшего, – что это ты говоришь?
– Они перерезали горло моим родителям. Мой брат Дени пропал.
– Когда?
– Вчера после полудня. А когда точно, не знаю. Я ходила за грибами. Когда вернулась, еще не звонили к вечерне…
– К вечерне вчера не звонили, – сказал Гито, чье грубое лицо было словно вырублено топором, – мы-то все думали, что кюре перебрал и спит себе преспокойно.
Она припомнила, что и вправду не слышала колокольного звона. Несмотря на весь ужас и горе, а может быть, именно поэтому она бы его не пропустила.
Тибо погрузился в раздумье, сложив руки на закопченном от огня фартуке. Его кулачищи, казалось, могли ковать железо без всякого молота. Потом он сказал:
– Все случилось в один и тот же час. Они пришли по дороге из Мальбрэ, что идет вдоль леса, вот их никто и не видел. Все наши были в полях с другой стороны. Сам-то я был в кузне. Они явились из леса.
– Тогда пойдем в лес и отыщем их! – выкрикнул Гито.
– Мы безоружны, да и есть у нас более срочное дело, Гито, – сказала Гийеметта.
– Да уж, – начал арендатор мэтр Бурри, – если у них мечи и луки, не пойдем же мы с вилами…
Да и сколько их было, этих бандитов? Никто и представить себе не мог, но, наверно, не очень много, ведь на саму-то деревню они напасть не решились. Полдюжины, подумал Тибо. Сбежали от англичан в прошлом году.
– Нам нужно похоронить пятерых, – заключил Жанен.
Жанна пошатнулась. Гийеметта поддержала ее и увела к себе съесть миску горячей каши с голубиным мясом. Снаружи раздавались крики мужчин, божившихся, что бросят все на свете и пойдут к вассалу графа де Клермона шевалье де Морбизу, к самому графу, к епископу! К королю, наконец! Гийеметта вышла на порог и крикнула:
– Сначала займемся мертвыми!
Мэтр Бурри запряг свою двуколку, туда забрались Гийеметта и еще две женщины, которые должны были обмыть покойных. Вернуться им предстояло пешком. Жанна верхом на Донки ехала следом, а мужчины вышагивали рядом. Через полчаса они добрались до местечка Бук-де-Шен.
На пороге дома пристроились две вороны.
Когда Жанна отперла дверь, она чуть было снова не лишилась сознания.
Женщины перекрестились, мужчины стянули с головы шапки. Дом наполнился шепотками.
Потом Гийеметта и Дениза, жена мясника Гризе, отправились за водой, чтобы обмыть мертвых. Жанна преклонила колени возле матери, затем возле отца. Она хотела молиться, но не смогла припомнить слова, которым научил ее отец Годфруа. В голове у нее все смешалось. Неужели Господь говорит только на латыни?
Мужчины тоже встали на колени. Они разделяли ее горе.
– И позволено же такому случаться! – пробурчал один из них.
Дела между тем не терпели отлагательств, и Кривой Жаке отправился в поле за двумя быками, чтобы отвести их в стойло.
Худшее ждало их по дороге на кладбище. Раны на горле были такими глубокими, что на каждой колдобине головы могли попросту отвалиться. Жанна поддерживала голову отца, а Гийеметта – матери.
Там уже зияли пять могил, вокруг которых собралась вся деревня. Мужчины, чтобы скоротать время, прихлебывали сидр. День потерян для всех, что ни говори.
Кюре, отец Жанена и «матушка» Маринетта уже лежали в гробах, которые начали заколачивать. Потом в гробы уложили Матье и Жозефину.
– Хочешь взять их обручальные кольца? – спросил Тибо Жанну.
Она взглянула на серебряные кольца, словно приросшие к узловатым пальцам, и помотала головой:
– Они обручены навеки, и не надо их разлучать.
Соблюдая некую неписаную иерархию, первым в могилу опустили тело кюре. Потом тело отца Жанена, который скончался раньше. Потом отца Жанны, за ним ее мать. Последней упокоилась «матушка». Поскольку кюре больше не было, не было и мессы. Кто во что горазд люди читали молитвы у самых могил. Кто-то зазвонил в колокол, и надо же, почти как положено: один удар колокола каждые тридцать ударов сердца.