Роза ветров (сборник)
Шрифт:
Я очень устала, надо идти спать.
Перечитала написанное. Правильно ли я веду дневник? Я пишу то, что случилось, и то, что кто-то сказал. Это спонтанно? Но все это важно для меня.
Сегодня за ленчем обсуждала с док. Нэйдс проблему сопротивления сознания. Я объяснила, что работала с подсознательными блоками (дети и депрессивные пациенты, такие, как Ана Дж.) и имею некоторый опыт в этом деле, но еще никогда не сталкивалась с такими блоками сознания, как у Ф.С., со знаками «НЕ ВМЕШИВАЙСЯ!», или методом, который он использовал сегодня на протяжении всего 20-минутного сеанса: концентрация на дыхании,
Ана сегодня по моей просьбе продумывала тему «День моей жизни». Все такое серое и унылое — бедная женщина! Она никогда не думала с удовольствием даже о пище, хотя и живет на минимальном рационе. Единственное, что на какое-то мгновение проявилось отчетливо, — детское лицо, ясные детские глаза, розовая вязаная шапочка, круглые щеки. В обсуждении после сеанса Ана рассказала, что по дороге на работу всегда проходит через школьный двор, потому что ей нравится, как «малыши бегают и весело кричат». Муж Аны воплотился на экране в виде большого мешковатого рабочего костюма и сварливого угрожающего бормотания. Интересно, знает ли бедная женщина, что много лет не видела лица собственного мужа и не слышала ни единого его слова? Но разговаривать с ней об этом бесполезно. Может, и хорошо, что она ничего не видела и не слышала.
Сегодня я заметила, что Ана вяжет розовую шапочку.
По рекомендации док. Нэйдс читала «Неприятие» Де Кама — главу «Исследование».
В середине сеанса (вновь сосредоточенное дыхание) я громко позвала:
— Флорес!
Оба пси-измерения мгновенно отреагировали, экран окрасился в белый цвет, но соматические реакции наступили гораздо позднее. Через 4 секунды Соде ответил вслух, вяло. Нет, это не транс, а аутогипноз.
— Ваше дыхание, — сказала я, — контролируется аппаратурой. Мне совершенно не надо знать, что вы все еще дышите. Это скучно.
— А мне нравится вести собственный контроль, доктор, — ответил он.
Я подошла, сняла с глаз Соде повязку и посмотрела на него. У него приятное лицо, типичная внешность технического работника, доброго, но упрямого как осел. Пишу какие-то глупости. Но не собираюсь ничего вычеркивать. В дневнике я вольна писать все, что приходит в голову. У ослов очень даже симпатичные морды. Все знают, что эти копытные тупы и упрямы, зато выглядят мудро и спокойно, как будто им приходится много страдать и терпеть, но они не видят причин для недовольства, словно знают какую-то таинственную причину, по которой следует о недовольстве забыть. А белые круги вокруг ослиных глаз придают им беззащитный вид.
— Чем больше вы дышите, — продолжила я, — тем меньше думаете. Мне нужна ваша помощь. Я пытаюсь выяснить, чего вы боитесь.
— А я знаю, чего боюсь, — хмыкнул Соде.
— Так почему же вы не говорите мне?
— Вы никогда меня не спрашивали.
— Очень неблагоразумно, — разозлилась я, хотя теперь понимаю, что возмущаться неблагоразумным поведением умственно больного просто смешно. — Ну хорошо, я спрашиваю вас сейчас.
— Я боюсь электрошока, — задыхаясь, проговорил он. — Боюсь,
— Прекрасно, так почему бы вам не подумать об электрошоке и всем прочем, когда я смотрю на экраны?
— А почему я должен это делать?
— А почему бы и нет? Вы рассказали мне о своих страхах, так почему не можете о них подумать? Я хочу посмотреть, какого цвета ваши мысли!
— Цвет моих мыслей — не вашего ума дело, — со злостью сказал Соде, но в этот момент я повернулась к экрану и увидела там незащищенное отображение мыслительной активности.
Конечно, пока мы говорили, все записывалось на пленку, и после обеда я изучала эти записи. Просто восхитительно. Два мысленных словесных уровня идут отдельно от произносимых вслух слов. Все сенсорно-эмоциональные реакции очень интенсивны и невероятно сложны. Например, меня Соде «видит» по крайней мере на трех различных мыслительных уровнях, а может, и больше, и анализ невероятно затруднен. Соотношение между сознанием и подсознанием чрезвычайно запутано, воспоминания и текущие впечатления переплетаются крайне быстро, и все это сливается вместе. Мышление Соде напоминает машины, которые он изучает, — весьма замысловатые детали, объединенные единой математической гармонией.
Когда Соде понял, что я наблюдаю за экраном, он поднял крик:
— Извращенка! Подглядывает за чужими мыслями! Оставьте меня в покое! Убирайтесь! — Он обхватил голову руками и заплакал.
На экране на несколько секунд возникла отчетливая фантазия: Соде срывает шлем и зажимы с рук, крушит аппаратуру, разбивает ее, выскакивает из здания, а там, снаружи, находится высокий холм, покрытый короткой сухой травой, и Соде стоит один под темнеющим вечерним небом. Такой решительный и сильный в мечтах человек на самом деле сидел в кресле, удерживаемый многочисленными зажимами и всхлипывал.
Я прервала сеанс, сняла с пациента шлем и спросила, не хочет ли он чая. Он отказался отвечать. Тогда я освободила ему руки и принесла чашку. Сегодня для персонала поставили даже сахар, целую коробку. Я сказала Соде, что положила ему два куска сахара.
Отхлебнув немного чая, он заговорил вредным ироничным тоном, поскольку очень стыдился своих слез:
— А вы знаете, что я люблю сахар. Наверное, это ваш психоскоп сказал вам, что я люблю сахар.
— Не ведите себя так глупо, — ответила я, — сахар нравится всем.
— Нет, маленький доктор, не всем. — Затем таким же ехидным тоном Соде спросил, сколько мне лет и замужем ли я. — А, не хотите выходить замуж? — язвительно осведомился он. — Преданы работе? Помогаете душевнобольным вернуться к созидательной жизни на благо отечества?
— Мне нравится моя работа, — ответила я, — потому что она трудная и интересная. Как и ваша. Вам ведь нравится ваша работа, не так ли?
— Нравилась когда-то. Но всему теперь конец.
— Почему?
— Ззззззззт! — Соде постучал по голове. — И ничего нет. Правильно?
— Почему вы так уверены, что вам предпишут электрошок? Я еще даже не поставила вам диагноз.
— Диагноз? — переспросил он. — Послушайте, прекратите ломать комедию, прошу вас. Мой диагноз уже установлен. Известными докторами из ТРТУ. Тяжелый случай неприятия. Диагноз: «зло»! Терапия; «запереть в комнате, полной кричащих и дерущихся человеческих развалин, а затем тщательно просмотреть мозги, так же, как просмотрели бумаги, и сжечь их… выжечь дотла». Правильно, доктор? Ну зачем нужно все это позирование, диагнозы, чай? Неужели это обязательно? Неужели надо обшарить все закоулки моей памяти, прежде чем сжечь ее?