Роза ветров (сборник)
Шрифт:
"Доктор, — сказала я тогда, — мне порой кажется, что весь мир сходит с ума!" "Посмотрите на это с другой стороны, Мэри-Энн, — ответил он. — Посмотрите на всех пациентов Психолечебниц — я знаю, их уже три целых и одна десятая миллиарда при 1,8 миллиарда Персонала — но посмотрите на них! Они проходят лечение, они занимаются трудотерапией на заводах и фермах, они постоянно помогают себе и друг другу достичь душевного здоровья. Разумеется, средний коэффициент нормальности сейчас очень высок. Все они безумны. Но ими нельзя не восхититься. Они борются за душевное здоровье. И они… победят! —
Миссис Спики набрала 88 при первой же всеамериканской проверке.
Уже много лет она находилась на территории Психолечебницы Большого Лос-Анджелеса. И если ктото еще думает, что доктор Спики не был искренним в своих убеждениях, вспомните об этом! Он пожертвовал ради них всем.
Но даже когда Психолечебницы вошли в рабочий режим, когда мы справились с эпидемией в Южной Африке и с голодом на Украине и в Техасе, тяжкий груз не спал с плеч доктора Спики, потому что с каждым месяцем работников Психометрического бюро становилось все меньше. Кто- нибудь обязательно проваливался на ежемесячном Тесте, и его отправляли в Бетесду. В машинописном бюро никто больше месяца-двух не задерживался. И пополнять штат становилось все сложнее, потому что многие здоровые молодые люди шли добровольцами b Персонал, работать в Психолечебницах. Неудивительно — жизнь за решеткой была куда легче и приятнее, чем снаружи. Все так уютно, столько новых друзей и знакомых — я положительно завидовала этим девчонкам! Но я-то знала, в чем состоит мой долг.
По крайней мере, в здании ООН, давно уже переименованном в Псхометрическую башню, стало намного спокойнее. Порой целыми днями во всем небоскребе не было никого, кроме меня, доктора Спики и уборщика Билла (набиравшего ежеквартально 32 пункта, как часы).
Все рестораны были закрыты, как и большая часть Манхэттена, но мы устраивали такие чудные пикники в бывшем зале Генеральной ассамблеи! А тишину постоянно нарушали звонки откуда-нибудь из Буэнос-Айреса или Рейкьявика, потому что у и. о. президента постоянно спрашивают совета по разным вопросам.
Но 8 ноября прошлого года — я никогда не забуду этот день, — когда доктор Спики диктовал мне план мирового экономического роста на следующую пятилетку, он внезапно прервался и спросил:
— Кстати, Мэри-Энн, какой у вас КН?
Мы проходили Тест за два дня до того — шестого числа. Мы всегда проходили его в первый понедельник месяца. Доктор Спики никогда не позволил бы исключить себя из правил Всеобщего Тестирования.
— Двенадцать, — ответила я и только потом сообразила, что это довольно странный вопрос. Нет, конечно, мы часто упоминали в разговоре свои коэффициенты, но странно было, что доктор поинтересовался моим, прервав важное государственное дело.
— Чудесно! — Доктор помотал головой. — Мэри-Энн, вы чудо! Это меньше, чем в прошлом месяце, верно?
— Мой КН всегда колеблется между 10 и 14, — ответила я. — Тут ничего нового, доктор.
— Когда-нибудь, — произнес он, и лицо его обрело то вдохновенное выражение, с которым он произносил свою эпохальную речь о Психолечебницах, — когда-нибудь нашим миром будут править люди, достойные править.
— Господи, доктор, — шутливо заметила я, хотя его возбуждение меня немного обеспокоило, — даже вы никогда не набирали меньше трех, да и то было почти год назад.
Он посмотрел как бы сквозь меня — очень неприятно.
— Когда-нибудь, — произнес он все с той же интонацией, — ни у кого в мире не будет КН более 50! А когда-нибудь не останется никого с КН более 30! Более 10! Лечение будет усовершенствовано. Я лишь диагност. Но лечение будет совершенствоваться! Мы найдем панацею!
Когда-нибудь… — Он все смотрел на меня, а потом спросил: — Знаете, сколько я набрал в понедельник?
— Семь, — наугад бросила я. Семь он набрал в прошлый раз.
— Девяносто два, — ответил он.
Я рассмеялась, подумав, что он так шутит. Чувство юмора у него всегда было бесовское. Но я решила, что пора нам уже вернуться к плану мирового экономического роста, и весело заметила:
— Это не очень удачная шутка, доктор.
— Девяносто два, — повторил он, — и вы мне не поверите, Мэри-Энн, но это все из-за дынек.
— Каких дынек, доктор? — спросила я.
И вот тут-то он кинулся на меня через стол и попытался прокусить мне яремную вену.
Я применила захват дзюдо, позвала уборщика Билла, а когда тот пришел — вызвала робофельдшера, чтобы отвезти доктора Спики в Психолечебницу Бетесда.
Это случилось полгода назад. Я навещаю доктора Спики каждую субботу. Очень печальное зрелище. Он в округе Маклин — это у нас палата для буйных, — и каждый раз, видя меня, он визжит и исходит пеной. Но я не принимаю это на свой счет. Нельзя обижаться на dsxebmnank|m{u. Когда Лечение будет усовершенствовано, его вылечат. А я пока держусь. Билл подметает на этажах, а я занимаюсь Мировым правительством. Это вовсе не так трудно.
Мелочь
— Мелочь, — пробрюзжала тетушка, когда я положила обол ей под язык. — Там, куда я направляюсь, мне потребуется куда больше.
Мелочь — это точно. Тетушка почти не изменилась за последние часы, только дышать перестала.
— Прощай, тетя, — сказала я.
— Я еще никуда не ухожу! — огрызнулась тетушка. Вечно она на меня злится. — В этом доме есть комнаты, куда я даже не заглядывала.
Не пойму, о чем это она? В нашем доме всего две комнаты.
— Странный привкус у этого обола, — заявила тетка после долгой паузы. — Где ты его взяла?
Я не хотела объяснять ей, что это был мой талисманчик, круглая медная бляшка, а не монета, которую я таскала в кармане больше года, с тех пор, как подобрала ее у ворот кирпичного завода.
Конечно, я как могла оттерла бляшку, но способность чувствовать вкус у тетушки всегда была отличной, и теперь она ощущала привкус дорожной пыли, собачьего дерьма, дробленого кирпича и кровавометаллический привкус меди. Так что я сделал вид, что не поняла вопроса.
— Странно, что у тебя хоть что-то нашлось, — продолжала тетушка. — Если через месяц у тебя хоть цент в кармане останется, я буду очень удивлена. Бедняжка! — Тетушка вздохнула бы, если бы еще дышала.
Я и не знала, что она будет беспокоиться обо мне даже после смерти, и расплакалась.