Рождение цивилизации
Шрифт:
То есть для каждого из тех процессов, в которых используется хотя бы несколько орудий, обязан формироваться свой заместительный эквивалент. А значит, каждая из этих заместительных структур должна проходить весь круг от первоначального освоения к последовательному свертыванию и полной интериоризации. И так далее. Поэтому можно утверждать, что сама ритуальная коммуникация превращается в некоторое всеохватывающее тотальное начало, в конечном счете переваривающее в себе всю сферу сложно организованной орудийной деятельности. И если каждый отдельный индивид со временем становится носителем всей суммы ритуалов, то в конечном счете его собственным достоянием оказывается весь опыт рода. Причем весь этот опыт так же оказывается полностью интериоризированным каждым членом развивающегося сообщества.
Все сказанное здесь позволяет выделить две основные функции ритуала.
В первой из них он предстает как основной элемент первичной, то есть возникающей задолго до свойственной человеку системы коммуникации – речевого общения. Ведь благодаря именно его освоению, любой еще не включившийся
Но все же соблюдение строгости диктует необходимость оговорить существенное, хоть и очень сложное для понимания, обстоятельство. На первых порах предзнаковая система ритуальной коммуникации еще не обеспечивает непосредственного общения на уровне отдельных особей, то есть не дает возможности направленного обмена информацией между индивидами. Здесь мы имеем дело со сложной и отдающей какой-то мистикой коммуникацией между отдельным субъектом и сообществом в целом или, если угодно, между всем родом и индивидом. Но как бы то ни было, именно эта первичная коммуникационная система образует собой тот фундамент, на котором впоследствии и возникает собственно речевое общение. И это обстоятельство не может быть игнорировано при анализе дальнейшего развития. Поскольку собственно речевое общение возникает отнюдь не как независимое начало, но предстает как что-то эволюционно «надстроечное» над ритуалом, опирающееся именно на него, использующее именно его внутренние механизмы, именно его – базисные – законы во многом должны предопределять и законы человеческой речи.
А это значит, что формирующиеся еще на самых ранних стадиях антропогенезиса законы ритуальной коммуникации в той или иной степени должны проявляться и сегодня, в жизни каждого из нас, современных людей. Иначе говоря, неуловимая таинственная связь между словом и обозначаемым им предметом должна и сегодня опосредоваться действием тех скрытых двигательных механизмов, которые когда-то были заложены в человеке впервые появляющейся вместе с ним системой коммуникации, то есть в конечном счете определенным образом структурированным движением всех органов и тканей собственного тела человека. И совсем не исключено, что ключ к извечной тайне, разделивший между собой осязаемый предмет и его идеальный образ, сокрыт именно в их проявлении.
Впрочем, существо этих механизмов, которые сами способны составить отдельный предмет исследования, выходит далеко за пределы затрагиваемого здесь.
В своей второй функции ритуал предстает как цементирующее исходное сообщество начало. Здесь он не просто способствует укреплению тех интеграционных связей, которые объединяют всех его членов, но формирует само сообщество как совокупность индивидов, обладающих одним и тем же этотипом (ниже станет понятным значение этого термина).
Важно понять следующее. Любое сообщество любых животных скрепляет их совместная деятельность, совместное жизнеобеспечение, и в особенной мере это справедливо по отношению к биологическому предшественнику человека. Ведь если совместная практика высокоорганизованных стадных животных, как правило, не подавляет способности отдельной особи к автономному выживанию, то здесь, благодаря последовательному развитию орудийного характера деятельности (и одновременно все большему разрушению целевой ее структуры), складывается такое положение, когда индивид оказывается не просто нежизнеспособным вне какого-то сообщества вообще, но неспособным к существованию вне данного коллектива. Другими словами, он может быть обречен даже попадая в какое-то чужое ему сообщество.
Это видно из следующего. Уже невозможность интегрировать в составе одного целевого процесса несколько функционально различных орудий делает индивида полностью зависимым от всего сообщества в целом. Значительное же расширение общей сферы орудийной деятельности ведет к тому, что активным носителем всей необходимой информации о ней становится уже только оно, поэтому индивид остается дееспособным лишь благодаря сложившейся здесь системе ритуальной коммуникации (добавлю также: и системы распределения продукта). Но дело не ограничивается лишь тем обстоятельством, что индивид до поры может быть только пассивным носителем всей родовой информации. Развивающееся сообщество скрепляет воедино уже не просто совместная деятельность, но и конкретная – то есть непосредственно адаптированная к половозрастной и количественной его структуре – форма ее распределения и организации в пространстве и времени. Поэтому в любом другом коллективе (коллективе иной половозрастной и количественной структуры) и способ разделения функций, и порядок кооперации субъектов орудийной деятельности должны быть иными. Эта конкретность формы организации совместной орудийной практики, ее жесткая зависимость от структуры сообщества также закрепляется во всей совокупности его ритуалов. Между тем, как уже было показано, каждый из них в конечном счете подвергается последовательной интериоризации, превращается в какую-то скрытую форму мышечного напряжения, а значит, каждый из них в конечном счете участвует в формировании своих (не исключено, что проникающих вплоть до клеточного уровня организма) глубинных биологических ритмов. И важно понять, что в силу сказанного все эти ритмы оказываются присущими только данному сообществу, все они образуют собой своеобразный его психифизиологический «паспорт». В любом же другом многие параметры, фиксируемые этим «паспортом» так же будут другими. А значит, для любого индивида гипотетически погружающегося в коммуникационный ритуальный процесс какого-то другого социума, информация даже о знакомой ему форме деятельности в своих многое определяющих деталях окажется до конца нераспознанной. Таким образом, его жизнеспособность здесь оказывается под вопросом.
Говоря о формировании строго определенного этотипа, я имею в виду именно этот «паспорт», именно такую – специфическую для каждого данного сообщества – эталонную структуру базисных психофизиологических ритмов полностью интериоризированной деятельности, которые формируются вместе с системой ритуальной коммуникации (и, что самое главное, постоянно калибруются и синхронизируются в ходе продолжающих совместно исполняться ритуалов). Забегая вперед, отмечу, что каждая из замкнутых полной автаркичностью своего хозяйства общин, а следовательно, и каждый составляющий ее индивид, в конечном счете обретает свой, присущий только ей, этотип, и по мере его формирования возникает настоятельная потребность в становлении каких-то межобщинных (и общерегиональных) ритуалов, ибо не просто любая связь между ними, но и элементарное понимание их друг другом на межобщинном уровне оказывается возможным лишь на основе каких-то совместных действий.
Впрочем, здесь необходимо, хотя бы вкратце, уточнить следующее. Все эти базисные ритмы, формируемые ритуалом, калибруются и синхронизируются не только со всеми другими проявлениями жизнедеятельности всех членов какого-то данного сообщества, но и со структурой ландшафта, ритмикой сезонных колебаний климата, активности окружающей биологической среды и так далее. Иными словами, все характеристики этого психофизиологического «паспорта» оказываются гармонизированными с полной характеристикой той внешней среды, в которой обитает каждое исходное сообщество. Поэтому в пределах какого-то одного ландшафта и свойственного ему биоценоза все отличия между формирующимися этотипами могут носить, говоря языком философии, только количественный характер, и именно эти количественные отличия должны приводиться к единству и корректироваться всей системой межобщинных и общерегиональных ритуалов (о которых нам еще предстоит говорить). Между тем за пределами данного региона отличия должны становиться качественными, когда никакая калибровка уже не может устранить их до конца, и это обстоятельство впоследствии становится основой языковой дифференциации, не устраняемой общим ритуалом. Но, к сожалению, невозможность объять необъятное диктует необходимость и этот аспект обозначить лишь в тезисной форме.
Итак, ритуал возникает задолго до появления сознания, и именно механизм ритуальной коммуникации образует собой тот единственный фундамент, на котором оно только и может развиться. Иначе говоря, содержание эволюционного процесса, результатом которого является становление нового вида Homo sapiens, в принципе не может быть сведено к преобразованию одних только морфологических структур организма. Мало создать тело, нужно вдохнуть в него жизнь, – гласит старая мудрость. Поэтому сами по себе биологические структуры мертвы, если параллельно их становлению не происходит формирование каких-то новых функций живой ткани. Изменение конструкции таза само по себе не способно обеспечить прямохождение, если нет постоянной практики, непрекращающихся попыток вставать на ноги; увеличение большого пальца кисти руки не гарантирует систематическое употребление орудий. Нет нужды доказывать, что именно новые функции стимулируют соответствующие им видоизменения анатомических структур, в то время как последние открывают возможность последовательного совершенствования и усложнения первых. Словом, здесь существует какой-то замкнутый круг, исключающий первичность чего бы то ни было. Утверждение того, что применение орудий как таковое уже само по себе обеспечивает становление принципиально новой психики, столь же верно, сколь и ошибочно. Сознание, разумеется, возникает, но лишь в конечном счете, непосредственно же его возникновение стимулируется формированием такой принципиально новой для биологических организмов функции, как ритуальная коммуникация.
Разумеется, последующее становление сознания и формирование собственно знакового, речевого (ибо ритуал – это все-таки еще только «предзнак»), общения многое меняет многое в природе человека. Так, обмен сложными формами деятельности теперь уже начинает осуществляться именно на их основе. Но ни сознание, ни речь, обеспечивающие и большую гибкость, и (в отличие от ритуальной коммуникации) возможность общения между отдельными индивидами, отнюдь не «отменяют» ритуальную форму общения. Как органохимические реакции, протекающие на уровне клетки, в конце концов определяют способ жизнедеятельности всего организма, так и когда-то сформированные эволюцией механизмы ритуала продолжают оставаться глубинной основой высших форм психики, ибо с помощью именно этих механизмов по сию пору продолжается преобразование собственно информации в физические формы целевой орудийной деятельности субъекта – и наоборот. Иначе говоря, ритуал и в жизни вполне сформировавшегося человека по-прежнему продолжает выполнять роль коммуникационной системы, но теперь уже не между интегральным опытом рода и индивидом, но, если так можно выразиться, между его сознанием и его «биологией».