Рождение династии. Книга 2. Через противостояние к возрождению
Шрифт:
Гетман послал на переговоры Валуева и сына изменника Михаила Глебовича Салтыкова – Ивана. Валуев передал Думе краткое послание гетмана:
«Желаю не крови вашей, а блага России. Предлагаю вам державство Владислава и гибель Самозванца».
Иван Михайлович Салтыков привез договор, который тушинцы утвердили с Сигизмундом, признав над собой власть королевича. Судьбу России решили Федор Мстиславский, Василий Голицын, Данила Мезецкий, Федор Шереметьев, дьяки Телепнев и Луговской.
Вся эта братия подписала с гетманом Жолкевским статьи договора об избрании
Вознегодовал!
– Не бывать полякам снова в Москве!
Помня о побоище поляков в канун гибели «царя Дмитрия», воспротивились этому и некоторые бояре.
И тут снова заявил о себе Иван Романов. Удивительное дело. Своё прозвище – «Каша» – Иван Никитич получил, в том числе, и за потрясающее косноязычие.
Однако оно не помешало ему заразить паническими настроениями всех бояр. И даже самого патриарха Гермогена, который был категорически против ввода польских войск.
Всего нескольких слов: «А коли гетман Жолкевский отойдет от Москвы, то нам, боярам, не останется ничего другого, как бежать вслед за ним для спасения своих голов».
И вот уже ворота города открыты. Предательство свершилось. Гермоген смирился, но поставил условие: «Если королевич крестится в православную веру – благословлю, не крестится – не допущу нарушения в царстве православия – не будет на вас нашего благословения».
Жолкевский за Владислава давать клятву переменить веру отказался, но изыскал успокоительное обещание: «Будучи царем, Владислав, внимая гласу совести и блюдя государственную пользу, исполнит желание России добровольно».
Народ растерялся: кто оглядывался в сторону Вора, который продолжал «царствовать» в Коломенском, кто обратился в сторону поляков. Память человека коротка, память народа безгранична. Тотчас вспомнили, как семьсот лет назад в это же время новгородские бояре обратились к Рюрику:
«Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет, приди княжить и володеть нами».
Какое многообещающее совпадение!
Действительно, стоит лишь призвать варягов, а в данном случае – польского принца, и всё наладится само собой.
11 сентября 1610 года под заклинания Гермогена стоять за провославие хоть до смерти, отправилось под Смоленск посольство из Москвы. Посольство уехало, а народ взволновался. Опамятовались москвичи, услышали одинокий голос патриарха.
– А ну как Гермоген снова посадит царя Василия нам на шею?! – ужасался в Думе князь Мосальский. На это изменник Михаил Глебыч Салтыков отвечал, почесывая мертвый кривой глаз:
– Чтоб никому страшно не было, задавить его надо!
Иван Никитич Романов в тот же день поспешил к Жолкевскому, опасаясь не за жизнь Шуйского, а боясь мятежа.
Гетман тотчас при Романове написал Мстиславскому письмо: «Находящихся в руках ваших князей Шуйских,
Отправляя учтивое это письмо, Жолкевский сурово потребовал от Ивана Никитича отправить Шуйского подальше от Москвы, в Иосифо-Волоколамский монастырь.
А пока в Москве сделалось страшно.
Власти нет – власть у разбойников. Грабежи пошли среди бела дня. «Семибоярщина» вынуждена была пригласить польские войска Станислава Жолкевского нести охрану внутри Москвы.
Им оставалось только уговорить патриарха Гермогена…Уговаривать святителя отправился глава Семибоярщины Федор Иванович Мстиславский. Ему казалось, что он сумеет если не уговорить патриарха, то хотя бы обмануть.
Но не удалось уговорить. Обмануть тоже не получилось.
– Я таких грамот не благословляю писать! – взглянув на протянутые бумаги, твердо сказал святитель.
– И проклинаю того, кто писать будет.
Справедливости ради надо сказать, что на сей раз свою воинскую честь поляки не запятнали. Бесчестье и позор, клеймо иуд и предателей, заслужили русские. Те, кто призвал поляков и открыл им ворота города.
17 августа десять тысяч московских людей, среди них бояре, высшее духовенство, служилые люди, жильцы, дети боярские, купечество, именитые посадские граждане, начальники стрелецкие и казацкие, целовали крест королевичу Владиславу. Начало радужное: Жолкевского с сотней человек ввели в крепость, там угощали по-княжески и делали пышные подарки. Поляки вошли в город к москвитянам, торговали друг с другом, разговаривали и гуляли вместе. Великая радость, братство, дружба и согласие были взаимные. Но, как говорится, коготок увяз – всей птичке пропасть. Сотней человек поляки не ограничились, с каждым днем удобно пробирались в город до тех пор, «пока не набралось их до 6000 копейщиков, а еще 8000 немецких и иных солдат».
В конце сентября, черной осенней ночью, все московские твердыни были заняты польскими полками.
Жолкевский занял Кремль, а ставку свою устроил в доме царя Бориса Годунова.
Вор, который продолжал с остатками своей банды беспредельничать в Коломенском, а потом переместившись назад в Калугу, не только постоянно создавал угрозу Москве, но и путал все планы поляков. Это заставило московских дворян вспомнить о том, что тушинские заговорщики не выполнили свою часть «договора».
А может быть, поляки к этому «руку приложили».
На одном из пиров, который давался цариком непонятно по какому случаю, начальник его личной охраны крещеный татарский князь Петр Урусов и его брат Мамутек пригласили «царя» на охоту за Оку, где в Сидоровских ухожах медведица с медвежатами обложена. Царик не доверял Петру Урусову.
Всего два месяца назад он крепко повздорил с касимовским царем Урманетом, приставшим к нему еще в Тушино и грозившим уйти от него к московитам. Во время охоты Урманет был убит лично самозванцем и двумя его ближними сторонниками Михайлой Бутурлиным и Игнатием Михеевым. Тело было сброшено в Оку.