Рождение дороги
Шрифт:
Виталий встал, губы его дрожали.
Ему долго никто не отвечал. Ванчик смотрел на коллектора, приоткрыв рот: что он, рехнулся, что ли, такое говорить? Ефрем Иванович, опустив голову, ворошил в костре угли. Овечкин, не докурив трубку, начал набивать её заново.
— Ну, знаешь… не ожидал, — первым заговорил Слава. — Не знаю, как мы теперь будем спать в одной палатке. — Он тоже встал и принялся подбрасывать в костёр хворост, хотя и без того огонь был жаркий.
— Курёнок, — пренебрежительно сказал Ваня-большой и сплюнул.
Овечкин
— Н-да-с… Ожидать-то этого было можно. Но не думал я, что это так остро и глубоко. Запущенная болезнь, господин хороший. Трудно лечить. Но мы будем лечить. Удвоенной и утроенной нагрузкой. Почему лечить так — можно было бы и не объяснять, но я объясню. Специально для Виталия. Популярно объясню, хотя он и считает себя очень грамотным человеком. Трудностей, связанных с прошлым, вы, молодой человек, не видели и, слава богу, никогда не увидите. Они ушли вместе с ушедшим социальным строем. А возмущаетесь вы трудностями профессиональными. Они остались. На преодолении этих трудностей человек закаляется и проверяет свою любовь к профессии, свою пригодность к делу…
— На подноске воды, — перебил Трубкин, — на мытье посуды я проверяю свою пригодность к занятиям геологией?
— Да, в частности и на этом. И пока что для вас — в первую очередь на этом.
— Ну, знаете, профессор… Отошло время, когда мастер гонял ученика за табаком да водкой. Мастер теперь обучает ученика приёмам мастерства.
— Чтобы обучить вас брать руду, я должен сначала научить подходить к руде. Я должен научить вас быть хорошим работником. Я должен научить вас относиться…
— Так или иначе, — снова перебил Виталий, — мыть посуду я больше не собираюсь.
— Помолчите! — крикнул Овечкин.
— И молчать не собираюсь. Наплевать мне…
— Хватит, — тихо сказал профессор и встал.
Таким его ещё не видели. Его видели злым, и насмешливым, и ядовитым, и просто суровым. Теперь Овечкин был яростно спокоен.
— Хватит, — повторил он и переспросил: — Наплевать? — Левая бровь его начала вдруг страшно подёргиваться. — На что наплевать? На товарищей? На отряд? На геологию? — И неожиданно закричал: — Тогда геологии наплевать на вас! Такие ей не нужны. И можете убираться! Немедленно! Слышите? Сейчас же!
Никто не остановил Трубкина. Бледный, с закушенной губой, он подошёл к машине, забрался в кузов и собрал свои вещи. Не сказав никому ни слова, он, сутулясь под тяжестью заплечного мешка, пошёл от костра по примятой машиной траве обратно, к тракту. Ему не смотрели вслед.
Прошло несколько минут. Овечкин спросил:
— Деньги у него с собой есть?
— Есть, — ответил Слава.
— Ванчик, догони, — глухо сказал Ефрем Иванович, — дай хлеба и консервов.
Ванчику очень не хотелось делать это. Но он побежал и догнал. Услышав сзади торопливые шаги, Виталий остановился.
— На, возьми. — Ванчик протянул продукты.
—
Когда Ванчик вернулся, у костра сидел один Овечкин. Вымытые миски, сложенные стопкой, лежали в ведре.
Ванчик пошёл в палатку. Не спалось. Какое-то нехорошее, стыдное чувство топорщилось в душе. Рядом ворочались Ваня-большой и Слава.
Ванчик не очень-то привык разбираться в своих переживаниях, но это нехорошее чувство не давало ему покоя. Откуда оно? Может, от грубости профессора? Нет. Даже в обычной мальчишеской игре поступили бы так же. А тут разве игра? И Виталий — не мальчишка. Как же это он? Выбрал себе занятие, и какое хорошее занятие, а оказывается, вовсе и не любит его. Или любит да ленится? Как это так — и любит, и ленится? Нет, видно, что-то тут другое. Вот Пётр Николаевич о трудностях говорил… Но ведь трудности в каждом деле. И у токаря трудности, и у лётчика, у кого угодно. Кем же теперь станет Виталий? Пойдёт искать, где нет трудностей?.. Где он сейчас шагает? Выйдет на тракт, попросится на какую-нибудь машину — и в город. Хорошо ехать по тракту, не болтает, не трясёт… Только покачивает. Как во сне…
Он и впрямь уснул.
Его разбудил раздавшийся около самой палатки знакомый голос:
— Ванчик, за водой!
Ванчик поспешно выбрался из спального мешка и выскочил из палатки. Солнце уже карабкалось по ветвям деревьев. На поляне, освещённой его косыми, ещё не жаркими лучами, сопели и кряхтели Суров и Ваня-большой — боролись. Над костром, у закипающей в ведре каши, хлопотал Слава. Значит, воду-то уже принесли? Ванчик вопросительно посмотрел на Овечкина. Тот отвёл улыбающиеся глаза в сторону:
— Долго спишь, брат. Видишь, люди давно делом занимаются. — Он кивнул в сторону барахтавшихся на траве шофера и заместителя начальника отряда. — Уработались люди. Миски, ложки готовь!..
В Уватал они приехали часов в одиннадцать утра. Остановились у края небольшой и, как стол, ровной поляны: хорошее место для посадки вертолёта.
Вскоре следом за ними из леса выехал какой-то грузовик. Водитель его, бойкий чернявенький малый, подошёл к Ване-большому.
— Вы и есть те самые героические геологи или как вас там?
— Это в каком смысле? — скосил на него глаза с высоты своих почти двух метров Ваня-большой.
— Ну, через лес дорогу пробивали.
— А ты откуда знаешь?
— Я вообще всё знаю. А в частности — Ипатьич, лесник, сказал. И кроме всего прочего, ехал я по вашему следу. Груз везу срочный уватальцам. И сам я вообще человек срочный, не люблю задержек. Вот Ипатьич мне и сказал. Взялись, говорит, некоторые отчаянные в Уватал через горку махнуть. Может, говорит, махнули, так за их спиной и ты проскочишь. Ну, а я что? Я проскочил. Так что могу сказать: спасибо… У Ипатьича одного вашего встретил. Молодой такой, а сердитый. Говорит…