Рождение музыканта
Шрифт:
В знойный день 23 июня Бонапарт взошел на прибрежный холм и долго смотрел в полевую трубу. Солнце, садясь, осветило императора последними лучами. Его тень, быстро удлиняясь, коснулась прибрежных вод.
– Вперед, за Неман!..
– Да здравствует император!..
Нашествие двунадесяти языков началось. На пятый день войны, которую Наполеон не счел нужным даже
– Через месяц русские будут у моих ног! – снова предсказал он срок своей победы.
В июле война надвинулась на Смоленщину…
…А мы встретим гостя середи пути,Середи пути, на краю земли,А мы столики поставим – пушки медные,А мы скатертью постелем – каленую картечь!..Глава вторая
Когда Иван Николаевич Глинка приехал в Ельню на собрание дворян, пробиться в присутствие не было возможности. Люди, стоя на улице у всех окон, слушали манифест о всенародном ополчении:
«…Неприятель вступил в пределы наши и продолжает нести оружие свое внутрь России… Не можем и не должны мы скрывать от верных наших подданных, что собранные им разнодержавные силы велики и что отважность его требует неусыпного против него бодрствования…»
Читал манифест уездный предводитель дворянства Соколовский, из рода покойницы Феклы Александровны. Его слушали сумрачно, но спокойно: не пропустить бы какое важное слово.
На городской площади, неподалеку от присутствия, тоже стояла толпа, там тоже читали манифест. Людей множество, а какая тишина! Издалека было слышно каждое слово:
«…Ныне взываем ко всем сословиям и состояниям, духовным и мирским, приглашая их вместе с нами единодушным и общим восстанием содействовать противу всех вражеских замыслов и покушений…»
Кое-как Иван Николаевич протиснулся, наконец, в собрание. Дворяне, которые никогда из своих берлог не поднимались, были налицо. В переднем углу слушал чтение старший брат Ивана Николаевича Дмитрий Николаевич. Он всю жизнь рыскал по отъезжим полям со своими псарями и сворами. Первый на весь уезд собачник, только на охоте его и видали. В Новоспасском по годам не бывал, а теперь объявился и он.
Когда чтение кончилось, предводитель добавил от себя:
– Не мы ли, смоляне, известны с давних лет готовностью к защите отечества? Ныне видим бедствия его. Уже оставлены войском нашим Витебск, Минск, Орша, Могилев. Уже ополчается губерния наша. Присоединимся и мы к этому священному движению сердец!
Тогда встал Сила Семенович Путята. Многие о нем давно забыли: помер, поди, старик в своей деревне. Ан нет, жив Путята! Заговорила военная кость.
– Господа дворяне, не время рассуждать, время действовать! Идет Наполеон! Мы, россияне, во имя правды ополчаемся! Пусть трепещет горделивец: иноплеменного правления не примем, как не приняли его праотцы наши. Сего не будет!
– Не будет! – отозвалось собрание.
– Господа смоляне! Отечество хранило нас от первого дня жизни нашей. Не мы ли обороним его?
Снова общим гулом ответило собрание. Старик выждал тишины:
– Не из тщеславия дерзну помянуть о себе. Отечеству отдаю имение и благословляю сыновей моих: на твердую защиту или на славную смерть!
Дмитрий Николаевич Глинка, едва дождавшись конца речи, пошел между рядов.
– Сколько круп да сухарей в готовности имеем? Ты, Михаила Михайлович, – обратился он к молодому соседу, – на крупу садись. А ты, сударь, на сухари! – и лишь легонько руку на плечо ему положил, а глядь, уже припечатал к стулу.
– Ну и силища, чтоб ему! – опешил дворянин, которому надлежало «сидеть» на сухарях.
А Дмитрий Николаевич дальше по рядам, где ступит, – там пол трещит.
– У городничего пики достанем, что от милиции остались. Так, господа дворяне?
– Обязательно пики! На это дело своих кузнецов поставим!
Но Дмитрий Николаевич уже вызывал охотников ехать в Смоленск промыслить пороху и свинца.
– А кто ополчение обучать будет? Много ли у нас по вотчинам штаб– и обер-офицеров без пользы проживает? – продолжал Дмитрий Николаевич. – Господа офицеры, прошу писаться в командирскую ведомость!
Подивились было господа дворяне: какие в Ельне штаб– и обер-офицеры? А есть! Они самые и есть. Кто смолоду не служил? Только обайбачились в деревнях.
– Нут-ка, подтянись, господа офицеры, как по воинскому регламенту подобает!
И пошли писаться в командирскую ведомость.
Собрание закончилось выборами: кому быть тысячным начальником ополчению в Ельне? И выбирали недолго, быть тысячным отставному майору Дмитрию Глинке!
Вот тебе и псовый охотник!..
Братья Глинки вместе вышли с собрания.
– Ну, дай тебе бог разума да силы, Дмитрий Николаевич!
– Благодарствую, Ванюшка! Ты куда?
– Пока домой, а ты?
– А я, брат, уже вторую неделю на колесах. Вот потолкую с городничим – и опять в Смоленск… С подводами для ополчения поможешь?
– Две мастерские у себя в Новоспасском завел. А придут бумаги, по всей губернии ставить буду.
– Ну, то-то! Прощай, брат!
– Ты бы, Дмитрий Николаевич, хоть в Новоспасское заехал…
– Не знаю, Ванюшка, на тебя надеюсь, а в других местах глаз надобен.
Братья крепко обнялись. Дмитрий Николаевич сказал:
– Невестке кланяйся, ребят обними… Прибавления не ждешь? Ты у нас за всех Глинок отвечаешь! – раскатился могучим смехом и пошел по площади семиверстным шагом.
Там все еще толпился народ. По рублям и копейкам Ельня сколачивала свой миллион на войну. Выходили воины, жертвователи и сами на себя дивились: «Да неужто это мы? А как же не мы? Коли беда на всех, – и мы на нее всем миром».
Это поняли везде: в черных избах, в дворянских усадьбах, в мещанских домишках, в казенных присутствиях. Поняли все люди. Только нелюди по вотчинам схоронились. Да те, мертвяки, не в счет. Им отечества нет!