Рождение музыканта
Шрифт:
По кованому железу дверных растворов расползались во все стороны рубцы, ссадины, пробоины.
– А случилось это, Михайла Иванович, уже после Бородина. Бородино на Натальин день пришлось, а мы тут святому благоверному князю Александру Невскому службу правили. И не взяли бы они нас врасплох, да на Петровича на колокольне дурман напал. От лесной жизни, видать, обессилел старик, а они, – отец Иван присел на паперти, – нивесть откуда конные объявились – и к церкви. Я уже было до сугубой ектении добрался, а они тут как тут – ломятся. Воззри-ка сюда, книжник! – отец Иван показывал на глубокую метину возле верхних дверных петель: – Вон какое титло прописали!
И
Оглядев двери, отец Иван снова опустился на каменную истертую ступень.
– Я, милый, перед престолом всевышнего молитвы воссылаю: паки, мол, и паки господу помолимся. А они паки и паки двери рубят… Войдут или не войдут? И народ, смотрю, озирается: чем гостей в церкви приветить? Не кропилом же их кропить, а топоришек-то нету. А басурманы к окнам полезли. Вон как решетки погнули! На алтарном окне и совсем подрубили. Ну, думаю, кончай, поп, обедню, начинай отходную! Но виду не подаю. Первое – баб утешить надо. Они, на беду, с младенцами притащились – горе! А человеку, Михайла Иванович, не смерть страшна, думать о ней страшно… Вот я на баб-то и прикрикнул: «Тихо! Наши подходят!..» Ну, подходят или не подходят, про то господь знал, а надежду я вселил. И что ж ты думаешь: в это самое время какой-то шерамыжник как пальнет, спасибо ему, в окно!..
– За что же спасибо, отец Иван, – ведь стекла разбил?
– Разбил, пес! – подтвердил отец Иван. – За это и благодарю, или невдомек тебе? Пока они без пальбы ломились, мы у смерти в гостях были. А как пальнул басурман, мужики наши в засеке услыхали – и в ответ им, бесам, тоже пальнули!.. Вмиг исчезли все, яко дым: и те, что к обедне просились, и те, что у вас на усадьбе хозяйничали, и те, что у меня в домишке шарили, все ретираду дали! А мы опять дверь отвалили. Я, конечно, обедню дослужил. Нельзя, милый, службу оборвать. Господь-то, может, и простил бы, а в консистории непременно взыщут. Они, консисторские, доки! Ой, строгие, ой, въедливые, ой, ненасытные!..
Миша обошел вокруг церкви. Титлы были прописаны всюду. Перед мальчиком распечатывалась книга-быль. И была она как Книга Голубиная, о которой певала ему нянька Авдотья: долины книга сороку сажен, поперечины двадцати сажен…
– Кавалера Векшина помнишь? – спросил, подойдя, отец Иван.
– Егора с Егорием?
– Тоже здесь лежит, тоже порубили…
Они стояли перед могилой в молчании. Старый поп, пройдя через смерть, оглядывался на жизнь. А мальчик присматривался к тому, чего не бывало ранее в Новоспасском.
Проворные травы, взобравшись на могильный бугорок, застилали солдатскую домовину зеленым ковром.
– За народ умер Егор, – сказал отец Иван, – чтоб люди жили!..
А ветер, пробегая от Десны, завернул в церковную ограду. Всполошились травы-богомолки, поклонились Егору Векшину земным поклоном: «Слышь, Егор, наши Егории далече пошли!..» Травы по уставу в поклонах клонятся. Жуки-богомолы на четках перебирают. Ветер службу у могил проверил, не торопясь, прочел рубленные на железе буквы; каждый рубец, каждую метину ощупал и все, что вычитал, понес людям песней:
Ох, Расея, ты, Расея,Ты расейская земля…Ветер няньку Авдотью встретил. Авдотья песню дальше переняла:
Много славы у тебя,Много песен про тебя.Как же не запомнить этой песни?
Глава третья
Давно оттоковала боровая птица, и заметно поднялись зеленя. Давно просохли непроезжие болотные гати, а в Ельню все еще ползли из дальних щелей дворянские возки. Те господа, которые раньше в нетях были, теперь все до единого на месте оказались. Шла война, они от нее с умом в сторонку. В походах не бывали, в сражениях не участвовали. Да им отечества и не надо, им вотчины подай!
И коротка же барская память! Давно ли возжигали дрожащей рукой свечи всем, каким ни есть, угодникам? Таких преподобных вспомнили, которые не то что свечи – огарка сроду перед собой не видали! Тогда кланялись: только беду, святитель, отведи, а мы тебе и на молебны и на свечи не поскупимся! И чтобы облегчить святителю хлопоты по дворянскому челобитью, чтобы не спутал он молельщика с соседом, клали за икону памятку: какие вотчины угоднику допреж всех спасать и чьих мужиков в первую очередь охранять ему своим святым покровом. А сунув угоднику памятку, еще раз переверяли: не упустили ли какой пустоши или черной девки? Свечи, чай, тоже денег стоят!
Да уж полно: было ли когда такое? А если и было, так давно, разве что в прошлом году. А ныне уже 1813-й идет! К чему же старое вспоминать?.. Ох, и коротка же ты, барская память, да только не на господские имения-вотчины!
Подобные господа-владетели первые от молчания разрешились. Нетруженой ручкой в грудь себя бьют, в голос причитают: «Кто нам разорение покроет? Вконец оскудели! В мужиках и в скотине убыток, в домашности проторь!» А дальновидные умы и больше смекнули: «За все проси! Что пропало и что не пропало, что было и чего не было – за все требуй!» И бросились со слезницами по начальству: где безвозвратные ссуды получать? Какие благородному дворянству пособия будут? И хоть бы посовестились господа ссудоловы – на старика Путяту глянули! Как сказал Сила Семенович, так и сделал – отдал имение отечеству. Ни с какими челобитьями нигде его не видели. Не ждет Путята и воинов-сыновей в свое Косогорье. На все божья воля. Не жалуется и ни у кого ничего не просит старик…
Вернулись ельнинские господа, осмотрелись – деревушки на месте, и мужики не вовсе перевелись. Не зря, значит, угодникам свечи палили. С крестом да с молитвой разослали старост: «Сгоняй народ, а строптивым объявить: спуску не будет!» Мужики без господ самовольничали: партизанить выдумали! Законное дворянское владение, считанные ревизские души прахом пустили. Ни оброков не уплатили, ни барщиной не рассчитались, с кого теперь взять? С остаточных!.. Думалось, не согнулся мужик перед Бонапартом, кто его теперь согнет? А вышло все по старине. Вот тебе бабушка и Юрьев день!
Владетельные господа, как в прежние годы, косились на Новоспасское:
– Новоспасский ферт опять дурит.
– Вот откуда непокорство! Вот откуда зараза!
– А намедни опять начудил: вывез, сказывают, гувернантку из Санкт-Петербурга, нашел, прости господи, цацу! И будто не только что за барский стол ее сажают, а еще и деньгами платить будут! Ну, статочное ли дело? Где у человека ум?!
И впрямь: от учителей в Ельне не было отбоя. Пленные солдаты из армии Бонапарта ходили по усадьбам. Только прикажи – такой гувернер детушек всем наукам за кусок хлеба обучит. Чуть ли не все соседи новоспасских Глинок по дешевке гувернерами обзавелись.