Рождение музыканта
Шрифт:
Зато от детей новоспасским господам отбоя не было: все погодки рождались. Скрутили они Фекле Александровне руки. А потом и годы на нее насели, тяжестью своей на плечи легли. Сыновей поженили, дочерей в замужество пристроили; стала ждать Фекла Александровна младшего любимца со столичной царской службы. И как порешили в Санкт-Петербурге царя Павла Петровича, как только вышли служилому дворянству льготы, любимец Феклы Александровны, Ванюшка, взял абшид от службы и прикатил в Новоспасское отставным капитаном в двадцать лет.
Отвели на радостях
– А что, матушка, не прикажете ли мужиков на оброк перевести, коих вы излишними сочтете?
– Где ж ты видал, чтоб мужики господам лишние были?
– Упаси бог! – тотчас согласится Иван Николаевич. – Я только то разумею, что дворовых убавить можно. Вам от них одно беспокойство, а на оброк переведете – деньги придут. Нынче деньги – сила!
– Без тебя не знала, спасибо – научил! А где их взять, денег? Урожаи – кот наплакал, старосты – воры! Где же их, денег, взять?
– Коли вам, матушка, неведомо, откуда же мне знать?.. Слыхал я, впрочем, будто большую пользу имеют те, кто от казны берет подряды да поставки…
– Это с приказными якшаться? Им только палец покажи!..
– А на приказных управа найдется, когда контракты заключим.
– Я, голубчик, и слова такого не разумею и разуметь не желаю. И тебе запрещаю!..
Но к речам сына одним ухом прислушивалась: от молодости в нем дурь или в самом деле растет хозяин?
– Да какой же ты хозяин, коли холостой?
– А вы, матушка, жените!
– И женю, тебя не спрошу!
– Из вашей родительской воли никогда не выйду!
И впрямь не вышел, потому что Фекла Александровна давно к Шмакову присматривалась, а Иван Николаевич еще раньше шмаковской барышне Евгении Андреевне чувства изъяснил и счастливую взаимность встретил.
Не зря, должно быть, осыпали новобрачных хмелем. Не зря путь им житом выстилали. В счастье и жить молодым в старом новоспасском доме…
А что такое счастье? Кто его видал?.. Спросить у секунд-майора Николая Алексеевича, кашлянет он в руку и, прежде чем речь держать, на все стороны оглянется: не осерчала бы Фекла Александровна на такое своевольство.
А к Фекле Александровне с праздным вопросом и вовсе не подступишься. Ей бы за вором старостой углядеть да урожай собрать.
Вот и некого было молодым поспрошать о счастье. Как умели, сами его ладили.
Сперва поскучала Евгения Андреевна по родному гнезду. В Шмакове и театры, и музыка, и фонтаны. В Новоспасском же хоть и нет никакой красоты, кроме Десны перед домом, зато ласкает тебя любимый муж. И где Иван Николаевич ни появится, там уже бьет ключом жизнь. Он как будто и в дела ушел и как будто or жены не отходит. В делах он. не в матушку Феклу Александрову – далеко вперед смотрит. Жену милует – опять же не в батюшку Николая Алексеевича вышел. Что ему райские песнопения! У него каждый поцелуй земным жаром пышет. Это тебе не постная триодь!
– С тобой, Евгеньюшка, всю жизнь переверну, в том суть!..
А счастье-то в чем? Задумается Евгения Андреевна, а муж, глядь, опять по делам отъехал, только горят на губах прощальные поцелуи; и опять в доме тишина.
А дни бегут и бегут с жизнью наперегонки. Года не прошло – поставили в боковых покоях, отведенных молодым, детскую колыбель. На колыбели – голубые банты, в колыбели – первенец-сын: я, мол, ваше счастье!
Глава третья
В любимых креслах не то задремала, не то задумалась Фекла Александровна, а за дверью опять стук.
– Входи, кто там?
На пороге склонился в низком поклоне домашний фельдшер Захар.
– Барыня Евгения Андреевна просят к ним пожаловать!
– Что с младенцем?
– Пока, слава богу, ничего…
– Не полегчало?
– Нельзя сказать, чтобы полегчало… Известно, недужит!
– Хуже не стало?
Захар ступил шаг вперед и заговорил шопотом:
– Правду сказать, матушка-барыня, хуже быть не может…
– Господи милостивый, что за хворь такая?
– Кто ее ведает! Дите по малолетству не скажет, а без него как узнаешь? Я так думаю, матушка Фекла Александровна, не жилец на белом свете Алексей Иваныч…
– Нe бреши на младенца! Родители сберечь не сумели… А ты что стоишь? Ступай!
Захар засеменил в людскую, подальше от барских глаз. Ладно бы ему мужиков лечить. А тут на, попробуй, полечи барское дите. Еще спасибо, молодая барыня не допустила.
Беда пришла с утра. С утра дежурили в Ельне на квартире у лекаря новоспасские люди. Другие искали его по всему уезду. Пропал окаянный немец, как иголка в сене, провалился.
Фекла Александровна пошла в спальню к молодым.
Евгения Андреевна неподвижно сидела над колыбелью первенца, уйдя в глубокую думу: еще утром Алешенька за палец ее хватал, да как крепко; еще днем полным голосом плакал, а теперь совсем затих. Неужто не защитит сына материнская любовь?
По другую сторону пышной колыбели приклонилась нянька Карповна. Она все молитвы перечла, спрыснула младенца с уголька святою водою, – чем еще поможешь?
А новоспасские гонцы так и не разыскали медикуса немца. И Захара-фельдшера в барские покои больше не звали. В ту же ночь преставился болярин Алексей.
Когда утром Иван Николаевич вернулся из отлучки по уезду, он, едва выйдя из саней, понял по суете: случилось недоброе.
До тех пор молодая барыня была в окаменении: ни слезинки не проронила. Теперь слезы хлынули ручьем.
Фекла Александровна, муж и Карповна не спускали с нее глаз.
Фекла Александровна невестке ничего не сказала, пощадила. А сына призвала к себе:
– Доверила вам внука, понадеялась… Не уберегли наследника. С кого теперь спрашивать буду?
«Только бы Евгению не корила!» – думал Иван Николаевич.