Рождение музыканта
Шрифт:
А случалось и так: накажет бабушка виновную из собственных рук – перед барыней холопка когда не виновата? – а Михайла Иванович в слезы и на руки к Карповне. Фекла Александровна и Карповну пристрожила:
– Это ты дите учишь? Смотри, старая! Не порти барчука!
А внуку – новые баловства: чай со сливками во всякое время, сахарные крендели, домашние пастилы, изюм, орехи, ягодные квасы, чего ни пожелаешь – все безотказно!
– Эй, девки, рядитесь!
Завяжут сенным девушкам широкие рукава над головами, стреножат их: «Пляшите!» Вот они слепые и топчутся; начнут плясать –
– Ой, любехонько! – сама Фекла Александровна от смеха слезу утрет.
А Михайла Иванович посмотрит, посмотрит:
– Бабушка, не хочу!
Кто его знает, каких еще затей ему надо?..
На пятом году новоспасский наследник взял в руки мел и давай расписывать по полу картины: вот деревья, а вот церковь. Правда, этакой церкви можно на дереве, вроде скворешни, уместиться. А все-таки, если вглядеться. – церковь. Когда нехватает места на полу, живописец и под диваны спутешествует, там свои сады и церковные маковки докончит Но беда, если кто-нибудь помешает Михайле Ивановичу в занятиях или наступит на его картины. На что тихий да приветливый, а тут весь затрясется и в сторону виновного оттащит: зашел-де куда не следует!..
И сидит за картинками день– денской, не шелохнется. Голову набок склонит, будто слушает. Может, и впрямь какие голоса слышит?
Давно примечает Фекла Александровна за внуком: умственный растет, всего в жизни добьется!
Глава пятая
– Авдотья, играй песни!
И только бабушка прикажет, внук тащит к ее креслу свою скамеечку: он на песни первый охотник.
Поклонилась Авдотья Ивановна барыне в пояс:
– Что петь прикажете, матушка?
Знает Авдотья Ивановна и песни и сказки, знает про Егория храброго и про Ивана-царевича, а еще про птицу Сирин… Да разве перечтешь все сказки, все песни или наигрыши?
Ступит шаг вперед Авдотья Ивановна, молодая, пригожая, и лицом и осанкой – всем взяла. Не красавица, а каждый заглядится. Голос у Авдотьи Ивановны мягкий, поет – каждое слово светится:
Как на матушке на святой Руси,На святой Руси, на пресветлыя,Посередь поля, середи лесовВыпадала Книга Голубиная…Поет Авдотья Ивановна, а слово песню ведет. Слово – песне поводырь, к слову голос строится:
Выпадала Книга Голубиная,И немалая, невеликая,Долины Книга сороку сажен,Поперечины двадцати сажен…Показала Авдотья Ивановна, какая та книга необъятная, у барчука глаза тоже раскрылись во всю ширь: вот бы ему такую книгу! А думать о том недосуг. Уже собрались к Книге Голубиной сорок царей со царевичами, сорок князей со княжевичами. Думают-гадают, как ту книгу честь, книгу запечатанную. И, глядь, подъезжает к книге сам Володимир-князь и премудрого царя Давыда вопрошает:
Ты скажи-ка нам, проповедывай:От чего зачалось солнце красное?От чего зажглись звезды ясные?От чего повелись ветры буйные?От чего горят зори-молоньи?От чего у нас мир-народ?Все знает, на все ответит премудрый царь Давыд Евсеевич, только не дождаться тех ответов Михайле Ивановичу. Уже начал было Давыд Евсеевич ответ держать, и вдруг уплыл куда-то премудрый царь, а к Михайлу Ивановичу клубком подкатился сон-угомон. Взяла дитятю Карповна, уложила в мягкую постелю.
– Спи, христос с тобой! Сгинь, нечистая сила!..
Сами собой открылись у мальчика глаза, и сон шмыгнул в самый дальний угол.
– А какая она, нечистая сила?
– Известно какая – всякая!
– Да какая, Карповна?
– Каждый человек знает, какая. Одни бесы в болотине сидят – те болотные, тиной мазанные. А которые лесовики – те махонькие, а ручищи у них страшенные. По ночам в те ручищи хлопают – по лесу гром гремит. А водяным да речным свое обличье дадено – те голышом скачут. Есть еще лысые бесы – те скучные, ничем не довольные… Какие еще-то есть?..
Задумалась Карповна: разве всю нечистую силу в памяти удержишь? А Михайла Иванович так и не узнал, какие еще нечистые бывают. Спит мальчик, и распечатывается перед ним Книга Голубиная, а в ней писано то, что собрано во всех книгах по всей земле. Вот бы раздобыть такую книгу! За нее можно все царство отдать, себе только Жар-птицу оставить – пусть поет!..
Но пока что распечатались только книги в бабушкином шкафу. Миша треплет страницы, чтобы добраться скорее до картинок. Но мало картинок в старых книгах церковной печати. Только зря переворачивает лист за листом.
– Трудишься, книжник? – приглядывается мимоходом отец Иван. – Ну, трудись, трудись, да смотри, в книжного червя не обернись! Вредные они, книжные черви!..
Засмеялся поп, погладил книжника шершавой рукой, и след его простыл. Но однажды отец Иван пришел на усадьбу спозаранку, серьезный, будто даже торжественный.
– Ну, Михайла Иванович, собирайся!
– Куда?
– В книжное царство! – и показал мальчику мудреные титлы. – Смекай-ка: вот тебе аз, а сия соседка буки зовется. Для того и не похожи друг на друга, чтобы грамотеи, вроде тебя, не смешали. А здесь расположилось веди. С сахарным кренделем сходно? То-то, брат, и есть!..
И так, играючи, показал всю азбуку. Миша слушал внимательно, по обыкновению склонив голову набок, и глядел на таинственные титлы во все глаза.
– Ну, смекай дальше: если к буки аз пристроить, что будет?
Мальчик задумался: вроде как будто и ничего не будет. Но когда вслед за учителем ученик неуверенно дважды повторил: «Ба-ба…» – бабка охнула, прослезилась и принялась внука целовать. Урок оборвался. Отец Иван, смеясь, приговаривал:
– Так его, Фекла Александровна, истинно говорю книжник будет!