Рождение таблетки. Как четверо энтузиастов переоткрыли секс и совершили революцию
Шрифт:
Во время учебы и работы в Гарварде Пинкус познакомился и подружился с другим учеником Крозье – Хадсоном Хоаглендом. Хоагленд позже назовет Крозье «предводителем группы самоуверенных вундеркиндов». Свою работу они вели, чтобы раздвинуть границы неведомого и глубже познать мир, а будет ли практический выход и одобрит ли университетское начальство, интересовало их мало.
Интерес к передаче наследуемых признаков у животных заставил Пинкуса детальнее заняться яйцеклетками млекопитающих – в частности, изучить, как они оплодотворяются и развиваютсяin vitro (в пробирках). Он изучал, как действуют на крольчих инъекции гормонов, и однажды заметил, что уколы эстрогена предотвращают беременность, но о потенциале использования гормонов для контроля человеческой фертильности не задумывался. В то время Пинкус только пытался разобраться, как происходит размножение.
За несколько лет в Гарварде Пинкус получил гранты от Национального научно-исследовательского совета и Фонда Джошуа Мэйси – младшего. Предмет исследования он выбрал важный, быстро достиг внушительных результатов – казалось, выдающаяся карьера ему обеспечена. В те времена ученому-еврею в университетах вроде Гарварда приходилось быть лучше своих коллег, чтобы завоевать сопоставимое уважение, и Пинкус был лучше. Однако его покровители в Гарварде уже теряли власть. Новый президент университета Джеймс Б. Конант не одобрял направления, в котором Уильям Крозье ориентировал своих учеников вроде Пинкуса и Б. Ф. Скиннера (последний позднее станет одним из самых влиятельных психологов и бихевиористов в мире). Вскоре возглавляемое Крозье отделение физиологии закрылось. Для Пинкуса это оказалось особенно не вовремя. В тридцать третьем году, когда Конант стал президентом, контракт Пинкуса еле одобрили. На следующий год Пинкус объявил Национальной академии наук, что он оплодотворил яйцеклетку кролика в пробирке и подсадил в тело суррогатной матери, которая родила крольчат. Это был типичный образец того агрессивного стиля в науке, которому учил студентов Крозье, но в те времена такое считалось крайностью. Крозье хотел от своих учеников, чтобы они видели фундаментальные биологические проблемы и думали об их решении. У Пинкуса – сына фермера, ставшего учителем, который всегда агитировал других фермеров внедрять современные методы для улучшения посевов и стад, – была для этого нужная жилка. В одной заявке на грант он написал, что его цель – применить эту технику оплодотворения in vitro к людям. И почти сразу на его работу обратили небывалое внимание далеко за рамками научного сообщества.
Пинкусу стоило насторожиться, уже когда его работа была впервые процитирована в «Нью-Йорк Таймс» в тридцать четвертом году в статье под заголовком «Кролики, рожденные в стекле: фантазии Холдейна и Хаксли претворены в жизнь гарвардскими биологами». Заголовок врал. В пробирках было выполнено оплодотворение, потом яйцеклетки переместили внутрь живых крольчих, которых принесли в жертву науке, чтобы изучить эмбрионы до того, как они выросли. Никаких животных в стекле не рождалось. Но это не имело значения. Газета изображала Пинкуса зловещим ученым, пытающимся вырастить младенцев в бутылках. Статья сравнивала Пинкуса с вымышленным биологом Бокановским из «Дивного нового мира» Хаксли, оплодотворявшим человеческие яйцеклетки в пробирках.
В Гарварде Бокановских двое: профессор Грегори Пинкус и Э. В. Энцман [сотрудник Пинкуса], – они действительно сделали шаг к тому, чтобы фантазию сделать реальностью. Не дети, но кролики вырастают в стеклянных бутылках. «Мы считаем, что это первое несомненное доказательство возможности оплодотворения яйцеклетки млекопитающего in vitro», – говорят Пинкус и Энцман.
«Нью-Йорк Таймс» предугадала по крайней мере один момент: технология Пинкуса могла бы со временем освободить женщин от бремени деторождения, разделить размножение и любовь и усилить евгеническое движение. В интервью того времени Пинкус говорил, что его интересует исключительно наука, а не ее последствия для людей, но это была неправда. Его работа не была теоретической. Он не просто пытался лучше разобраться в физиологии сперматозоида и яйцеклетки. Как сформулировал один автор, Пинкус хотел «поиграть в Эдисона от биологии». Он изобретал новый способ делать детей.
Скоро вышла еще одна статья на ту же тему – снова в «Нью-Йорк Таймс» – «Бутылки становятся матерями», с очередной отсылкой к Хаксли. «Дивный новый мир», писала «Нью-Йорк Таймс», был всего лишь сатирой и «забавным лишь для того, кто мало что знает о современных тенденциях биологических исследований». Но когда в один прекрасный день человеческих детей начнут «выращивать в стеклянных сосудах лаборанты… Грегори Пинкус из Гарварда обязательно получит заслуженную славу».
Оплодотворив кроличьи яйцеклетки и вернув их в организмы матерей, Пинкус перешел к следующему этапу: дать клеткам развиться в стекле до эмбрионов. Пока что, рассказывала газета, его попытки не увенчались успехом, но прогресс есть. Ключевую роль, писала газета, могут сыграть новые представления о действии гормонов. Ученые только недавно выяснили, что рост управляется гормонами, но как это происходит, оставалось загадкой. Пинкус из любопытства поместил оплодотворенную кроличью яйцеклетку в раствор, содержавший прогестерон и эстроген. «Он не ожидал ни успеха, ни провала, – писала “Нью-Йорк Таймс”. – Хороший ученый ничего не ожидает; он смотрит и делает выводы». Через сорок восемь часов Пинкус увидел в чашке Петри формирующиеся кровеносные сосуды и маленькую часть яйцеклетки, которая должна была стать сердцем. Он видел, что клетки делятся нормально. Их насчитывалось сто двадцать восемь. Но вместо зародыша кролика сформировалось нечто хаотичное и чудовищное. Через пятьдесят шесть часов это существо умерло, но такую неудачу можно было ожидать. Пинкус радовался – ведь результат оправдывал новые исследования. Какую в точности роль сыграли гормоны? И нужна ли мать, чтобы заставить их работать?
Он шел своим путем, уверенный, что найдет ответы. В тридцать шестом Пинкус и Энцман объявили, что добились партеногенетического развития кроличьей яйцеклетки – другими словами, они запустили процесс размножения без оплодотворения как такового, лишь меняя параметры окружающей яйцеклетки среды. Вскоре Пинкус сделал следующий шаг: не только добился партеногенетического развития яйцеклеток, но и успешно пересадил их в суррогатных матерей-крольчих. И снова это «непорочное зачатие», как выразилась пресса, попало в заголовки. Газеты по всей стране печатали удивительные результаты работы Пинкуса, часто с заголовками вроде «Мир без мужчин?», которые часть читающей публики, естественно, находила тревожными.
В том же тридцать шестом году Гарвард отпраздновал трехсотлетие, выпустив брошюру, в которой перечислялись величайшие научные открытия, сделанные в его стенах за три века исследований. Попала туда и работа Пинкуса. В том же году он опубликовал прорывную книгу «Яйцеклетки млекопитающих», посвятив ее своим учителям – профессорам Крозье и Каслу. Там перечислялись достижения ученых в истории охоты на яйцеклетки:
Пфлюгер, 1863 – кошка; Шрён, 1863 – кошка и кролик; Костер, 1868 – человек; Славинский, 1873 – человек; Вагенер, 1879 – собака; Ван Бенеден, 1880 – летучая мышь; Харц, 1883 – мышь, хомяк, кошка; Ланге, 1896 – мышь; Коерт, 1898 – кролик и кошка; Аманн, 1899 – человек; Палладино, 1894, 1898 – человек, медведь, собака; Лэйн-Клэйпон, 1905–1907 – кролик; Феллнер, 1909 – человек.
Пинкус призывал коллег-биологов присоединяться к поиску восхитительных новых открытий, которые, казалось, лежали под самым носом. «Неописуемое разнообразие и богатство доступного и нетронутого еще материала вызывает острое искушение его исследовать, особенно теперь, когда начали развиваться технические возможности для обращения с ним, – писал он. – Подчеркиваю: только начали развиваться».
Это была интонация путешественника в начале великой экспедиции, уже предвкушавшего восторг грядущих приключений.
Каждым новым открытием, каждым дерзким заявлением, каждым обращением к научному сообществу Пинкус привлекал все больше внимания прессы. «Социальные последствия достижений доктора Пинкуса трудно охватить воображением», – говорилось в передовой статье «Нью-Йорк Таймс».
Деторождение все еще во многом ассоциируется с любовью. Б'oльшая часть мировой лирической поэзии посвящена ухаживанию за девушками, и б'oльшая часть музыки и картин, подаренных нам величайшими художниками, – выражение того же стремления, что весной заставляет траву давать ростки и сирень распускаться. Биологов, которым эти последствия вообразить проще, не смущает, что человек будет смотреть на стеклянный сосуд и говорить: «Это моя мать». Все так же будут петься серенады под гитару, все так же неохотно будут расставаться на балконе Ромео и Джульетта… просто, если биологи правы, любовь будет существовать отдельно от материнства.
Газеты по всей стране расписывали открытия Пинкуса. Журнал «Тайм» критиковал ученого за сотни крольчих, принесенных в жертву только ради подсчета числа делений клеток. Когда репортеры спрашивали, чт'o эта работа будет значить для людей, Пинкус отвечал, что подобные вещи его не заботят. Он имел в виду, что его задача – развивать науку ради развития человечества, и он не собирается тормозить свои исследования из-за чьих-то страхов. Такое отношение никого не успокаивало, только увеличивало опасения по поводу Пинкуса и его работы. А вскоре он еще сильнее упал в общественном мнении.