Рождение таблетки. Как четверо энтузиастов переоткрыли секс и совершили революцию
Шрифт:
Гуди были не в новинку перепады настроения жены. Если Лиззи слишком уж заносило, он спрашивал, не забыла ли она принять свое лекарство от щитовидки. Вряд ли эти перепады были следствием состояния ее щитовидной железы, отмечал биограф Пинкуса, доктор Леон Сперофф. Спрашивая о лекарстве, писал Сперофф, Гуди как бы подавал сигнал, что она перешла границы приемлемого и пора сбавить обороты. «Когда она была в норме, лучше ее человека не было, – вспоминал брат Пинкуса
Пытаясь научиться водить, Лиззи разбила машину и с тех пор не хотела садиться за руль. Иногда Гуди просил своих секретарей поработать для нее шоферами. Некоторые соглашались, другие нет – частью из-за того, что это не входило в их рабочие задачи, частью из-за того, что миссис Пинкус умела быть очень неприятной. Было и еще одно следствие ее поздних подъемов и перемен настроения: Гуди, не различавший цветов, прослыл человеком, не умеющим одеваться – без Лиззи он даже не мог подобрать подходящий галстук к рубашке.
После многих лет союза с этой непростой и восхитительной женщиной Гуди, бывало, как мальчишка, писал ей какие-нибудь дурацкие стишки, и когда его посещала муза, Лиззи утром находила листок бумаги с нацарапанными строчками у себя на подушке – чтобы прочла, как только проснется.
Прожив вместе не один десяток лет, Гуди и Лиззи были все так же друг в друга влюблены и так заняты друг другом, что – по мнению некоторых родственников – дети у них были обделены вниманием. Между долгими рабочими часами и безумным обожанием жены Гуди нечасто находил время для Джона и Лоры, и однажды, когда Лора еще училась в начальной школе, Лиззи настояла, чтобы ее муж выделил в своем расписании отдельное время для дочери. Гуди и Лора начали регулярно ездить в Бостон в театр и на концерты. Лора любила эти вылазки, хотя вспоминала потом, что отец большинство представлений проспал.
У Пинкуса не было формальной должности, не было аспирантов, помогавших в лаборатории. Он был одновременно и ученым, пытавшимся выйти за пределы считавшегося возможным, и сооснователем бизнеса, которому нужно каждый месяц оплачивать счета и платить зарплату. Цель его оставалась прежней – получить выдающиеся результаты, но это было непросто. Он метался из стороны в сторону, гнался за большими грантовыми деньгами и великими идеями и приказывал подчиненным продолжать исследования даже тогда, когда казалось, что это путь в никуда. Он вдохновлял их своей уверенностью и находчивостью.
К своим сотрудникам он относился по-отечески – в те времена отцу полагалась доброта и строгость, но не слишком много нежности. Пинкус им улыбался, но не обнимал и по плечу не похлопывал. Никто никогда не видел его на работе без пиджака и галстука (часто разных цветов). Новые знакомые и молодые сотрудники при нем часто робели. «У него был вид человека, – говорил Оскар Хетчер, работавший с Пинкусом в фонде, – освободившегося от мелких житейских вопросов и ставшего несокрушимым». Жена Чжана Изабель отмечала, что Пинкус одновременно излучал обаяние и внушал робость. «Я его очень боялась, – вспоминала она. – Он как будто видел тебя насквозь. Соврать ему не решался никто». На семинарах Пинкус привычно садился в первый ряд, и казалось, что во время выступлений он дремлет. Но почти всегда сразу после доклада он выпрямлялся и поднимал руку, чтобы задать вопрос, который больше никому в голову не пришел. Он спрашивал не потому, что хотел порисоваться или смутить докладчика: его действительно интересовал ответ. Этими вопросами к докладчику он так прославился, что один (по крайней мере один) биолог говорил, что ему кошмары снились перед выступлением, где должен был присутствовать Пинкус. «Мне снилось, будто Пинкус… сидит в первом ряду, теребя пальцами усы, и вслушивается в каждое слово, молчаливо требуя, чтобы выступление было безупречным», – вспоминал его коллега Шелдон Сигал.
Несмотря на изгнание из Гарварда, у Пинкуса создалась среди коллег репутация лидера. Он был не только талантливым ученым, но и одаренным организатором. Лаврентийская эндокринологическая конференция постепенно стала самой крупной и влиятельной в мире, и в результате Пинкус, без университетской или корпоративной поддержки, без основополагающих открытий, которые мог бы назвать своими, стал в научном сообществе влиятельным игроком. Его мнение имело вес в подборе участников конференции, в приглашении докладчиков и при отборе работ для публикации в ежегодном выпуске докладов. В начале каждой конференции Пинкус с женой устраивали коктейльную вечеринку, приглашая туда человек пятьдесят из сотен собравшихся. «Приехавшему на Лаврентийскую эндокринологическую конференцию, – вспоминал биохимик Сеймур Либерман, – следовало преклонить колено перед двоими. Один был Гуди, вторым – его жена… Она была чертовски самоуверенна и умела держать Пинкуса в узде». Если ты удостоился такого приглашения, значит, тебя на конференции действительно приняли.
Конец ознакомительного фрагмента.