Рожденная для славы
Шрифт:
Бедняжка Фрэнсис, думала я. Ей в мужья достался ветреник. Разве можно выходить замуж за человека, в жилах которого течет проклятая кровь волчицы?
Я старалась веселиться, танцевала на балах с моими красавчиками, об Эссексе не спрашивала. Однако на душе было горько и бесприютно. Как же потускнела моя жизнь! Мой милый Роберт умер, Уолсингэм тоже, Хаттон стал старый и совсем больной. Мир не такой, каким был прежде.
Хаттон в последнее время впал в немилость. Причина была малозначительная — задолжал в государственную казну. Я всегда требовала, чтобы должники честно расплачивались с кредиторами. По вечерам при дворе играли в карты, и если я выигрывала, то никакого снисхождения
Хаттон обратился ко мне с ходатайством простить ему долг, но я ответила отказом. От денежных забот бедняге стало совсем худо, он слег, и я страшно испугалась, когда доктора сказали, что положение его почти безнадежно.
Я немедленно отправилась к Хаттону и увидела, что он лежит совсем обессиленный. Лекарь пытался напоить его отваром, но руки у больного так дрожали, что он не мог удержать склянку.
Когда я вошла, лекарь поспешно убрался, а Хаттон попытался приподняться. Я приказала ему лежать, выставила всех из спальни и села к изголовью.
Красавец Хаттон, мой неутомимый партнер по бальным танцам, так страшно изменился, что я чуть не расплакалась от жалости.
— Ваше величество, вы оказываете мне великую честь… — начал он.
— Молчите, — приказала я. — Не тратьте попусту силы. Мой дорогой Баранчик, что это вы устраиваете? Немедленно поправляйтесь, без вас при дворе скучно. И учтите, это приказ королевы.
Он улыбнулся, покачал головой, и невыносимая печаль сжала мне сердце.
— Мое Око погасло, мой Мавр покинул меня. Не оставляйте хоть вы меня, Баранчик.
— Ваше величество, вы принесли мне много счастья.
— Мы оба принесли друг другу немало радости за эти годы, — сказала я. — Но хватит о прошлом. Чем это вас тут поят? — Я взяла склянку, понюхала и узнала запах весьма эффективного эликсира. — Хорошее снадобье, — одобрила я. — Меня оно выручало не раз. Пейте, это придаст вам сил.
Он взял склянку, но руки его тряслись, и тогда я стала сама поить его с ложечки, как ребенка.
— Пейте все, до капельки.
Беспомощно улыбнувшись, Хаттон повиновался.
— Ваше величество, зачем вы так роняете свое достоинство!
— Роняю достоинство?! Вы — один из людей, которых я люблю. Они заменяют мне и мужа, и детей, каковых у меня никогда не было.
Хаттон был глубоко тронут моими словами, по его щеке сбежала слезинка. Я наклонилась к нему, нежно поцеловала и сказала:
— Вы должны повиноваться своей королеве, канцлер, а она приказывает вам немедленно поправиться.
Однако на сей раз Кристофер Хаттон не смог выполнить волю своей королевы.
Его смерть опечалила меня сильнее, чем я ожидала. Люди моего поколения уходили один за другим. Им на смену появлялись новые придворные, но я не знала, будут ли они мне так же беззаветно преданы, как прежние соратники. Эссекс, Рэли, Маунтджой из другого теста. Увы, время неумолимо, жизнь никогда уже не обретет былой вкус и аромат.
Смерть Хаттона стала тяжелой утратой не только для меня, но и для всей Англии. Этот вельможа был красив и любил блистать на балах, поэтому многие считали его вертопрахом, однако Хаттон обладал многими талантами. Еще в бытность вице-камергером он устраивал пышные церемонии и незабываемые празднества. Некоторые считали, что на большее он не способен, но я разглядела в нем задатки государственного деятеля, и со временем Хаттон стал лордом-канцлером королевства. Как и я, он отлично понимал, что главную опасность для страны представляют религиозные конфликты,
А каким блестящим он был оратором! Конечно, Хаттон был небескорыстен, обожал награды, но таковы все люди. Помню, как настойчиво добивался он права на владение лондонским поместьем элайского епископа, одним из богатейших в королевстве. В конце концов я сделала своему Баранчику этот подарок — ведь должен же он был где-то принимать гостей и, разумеется, свою королеву.
Мне было приятно, что это владение — дворец, церковь, виноградники, пашни — досталось Хаттону, моему доброму слуге и многолетнему воздыхателю. Особенно любила я его за то, что он так и не женился. Хаттон всегда говорил, что любит лишь одну женщину — свою королеву. Можно ли требовать от мужчины более красноречивого доказательства постоянства?
Итак, я понесла еще одну невосполнимую утрату.
Мне стало совсем грустно, и я позволила Эссексу вернуться ко двору.
За это время у него родился сын, мальчик, и мне было приятно, что ребенка нарекли Робертом.
У нас с Эссексом все пошло по-старому. По утрам мы играли в шахматы и карты. Однако принимать при дворе новоиспеченную леди Эссекс я не желала, и Фрэнсис осталась жить со своей овдовевшей матерью, как это было до ее замужества.
Меня радовало, что народ по-прежнему с любовью относился к своей стареющей королеве. У меня начали выпадать зубы, кожа покрылась морщинами, хоть и сохранила прежнюю белизну — уходу за кожей я всегда уделяла особое внимание. Волосы мои поредели, приходилось прибегать к помощи шиньонов и париков. Однако всякий раз, когда я являлась народу, меня приветствовали шумными приветственными криками. Победа над испанцами укрепила дух англичан, но дело было не только в этом. Другим монархам тоже случалось одерживать виктории, однако никому из них еще не удавалось заслужить столь восторженное поклонение подданных.
А все дело в том, что с самого восшествия на престол я ни на минуту не позволяла себе забыть о важности народной поддержки. В кругу придворных дам я нередко вела себя как настоящая мегера, мои фрейлины привыкли и к пощечинам, и к щипкам, я не считала нужным сдерживать раздражение, а разозлившись, не стесняла себя в выражениях. Так же вела я себя и на заседаниях Совета. Приближенные привыкли к вспышкам моей ярости. Однако я никогда не позволяла себе распускаться в присутствии простонародья. Иногда мне приносили преглупейшие петиции, кое-кто даже позволял себе высказывать критические замечания в мой адрес, но я держала себя в руках, изображая великодушие и терпение. Во все времена я играла роль милостивой монархини, и эта личина помогла мне сохранить народную любовь.
Вот почему корона сидит на моей голове так прочно. Мой дед Генрих VII всю жизнь страшился за свой трон, ибо взошел на него при весьма сомнительных обстоятельствах, отец уже чувствовал себя уверенней, считая, что царствует по воле Божьей. Генрих VIII был от природы наделен силой и обаянием, а потому на всем протяжении правления ему сопутствовала народная любовь. Отец властвовал железной рукой, не испытывая ни малейших сомнений в своей правоте. Я же предпочла опираться не на страх, а на любовь, ибо сильней уз любви нет ничего на свете.