Рожденная для славы

Холт Виктория

Моя сестра Мэри прибыла в Лондон несколькими днями ранее, и горожане приветствовали ее довольно тепло. Однако они помнили о том, что Мэри — ревностная католичка и приверженица старой религии, поэтому отношение к ней было несколько настороженное. Зато когда на улицы столицы прибыл мой кортеж, меня встречали с горячим одобрением. Я слышала в толпе голоса:

— Как похожа на отца! Смотрите, будто сам великий Генри едет на коне! Должно быть, именно так он выглядел в юные годы.

У меня были такие же рыжие волосы, как у отца, такая же посадка на лошади. Но отец был огромным, грузным, а я — тоненькой и стройной. Толпа громко кричала: «Да здравствует

принцесса Елизавета!» Эти крики еще долго звучали у меня в ушах, даже когда людные улицы остались позади. В жизни не слыхивала столь сладостной музыки. Я жаждала всеобщего внимания и восхищения после стольких лет одиночества, душа была переполнена счастьем. Больше всего мне хотелось находиться там, среди шумных толп и радостных лиц, чувствовать, что меня обожают, что мной любуются.

Эдуард встретил меня радостно и осыпал знаками внимания, и придворные немало удивились, ибо знали, что юный король чрезвычайно сдержан в проявлении чувств. Я долго рассказывала ему о своей учебе, о Роджере Эшеме, мы болтали о Цицероне, о греческой грамматике, и у меня создалось ощущение, что Эдуард беседует на эти темы куда охотнее, чем о делах государственных.

Еще я рассказала ему о своих приближенных, о проделках Кэт Эшли. Эдуард слушал и улыбался. Я сказала ему, что, хотя Парри вернулся ко мне, свои дела теперь я веду сама.

Мы читали друг другу вслух, разговаривали на латыни и оба чувствовали себя совершенно счастливыми.

О борьбе Нортумберленда с Сомерсетом король не упоминал, а у меня хватило ума держать язык за зубами, хотя мне очень хотелось выведать, как относится Эдуард к этому противостоянию — в особенности позднее, когда его дядя оказался в темнице и ждал казни. Может быть, Эдуарда это не волновало. Ведь отдал же он на смерть своего любимца Томаса Сеймура.

Некоторое время спустя я получила от Сомерсета письмо, в котором осужденный умолял заступиться за него перед королем. Это письмо привело меня в крайнее смущение. Сомерсет знал, что Эдуард любит свою сестру и может прислушаться к моему заступничеству. Пусть только я напомню его величеству о том, как долго дядя служил ему верой и правдой…

Я долго размышляла, как быть. С одной стороны, мне хотелось показать всему свету, что я имею на короля влияние, но, с другой, не следовало забывать об осторожности. Голос разума шептал: помни о Томасе Сеймуре, ни в коем случае не вмешивайся в эти раздоры. Если Нортумберленд узнает, что ты заступаешься за его врага, он возненавидит тебя.

И я решила прислушаться к голосу рассудка.

«Я еще слишком юна и вряд ли смогу вам чем-нибудь помочь», — писала я Сомерсету, объясняя далее, что король окружен людьми, которым мое заступничество вряд ли придется по вкусу.

Вырваться из скуки и уединения провинциальной жизни было истинным наслаждением. Множество придворных добивались встречи со мной, чтобы засвидетельствовать сестре короля свое почтение. Возможно, многие из них смотрели далеко вперед, ведь при определенном стечении обстоятельств я могла однажды стать королевой. Эта мысль согревала душу.

В это время при дворе господствовала французская мода. В прошлом году Мария де Гиз, вышедшая замуж за короля Шотландского, некоторое время гостила в Хэмптон-корте. Она направлялась во Францию, чтобы навестить свою матушку, но морская буря заставила ее корабль искать убежища в Портсмутской гавани. Королева Шотландская сочла своим долгом нанести визит вежливости Эдуарду. Она погостила в Хэмптон-корте всего неделю, но наряды дам ее

свиты произвели на англичанок огромное впечатление, и с тех пор в Лондоне вошли в моду французские платья и все придворные дамы стали завивать волосы на французский манер.

В результате придворные красавицы стали похожи друг на друга, как родные сестры, и я решила, что не стану следовать всеобщему примеру. Волосы я зачесывала гладко, отдавала предпочтение английским нарядам, и этим обращала на себя всеобщее внимание. Модницы осуждали меня, зато простонародье оценило мою приверженность традиции по достоинству. Меня стали называть «наша маленькая английскаяпринцесса». Именно с тех пор я взяла себе за правило никому и ни в чем не подражать, всегда быть самой собой — и в манере одеваться, и в делах куда более важных.

Со временем случилось то, чего все давно ожидали: Эдуард Сеймур сложил голову на плахе, пережив своего брата адмирала на три года.

Отныне нашим властелином стал Джон Дадли, герцог Нортумберленд.

* * *

Я очень хорошо помню Рождество 1552 года. В Гринвиче должно было состояться пышное празднество, и я с нетерпением ждала новой встречи с любимым братом.

Он показался мне усталым и бледным, и это при том, что Эдуард никогда не отличался крепким здоровьем. Я встревоженно спросила, как он себя чувствует, и король ответил, что не может спать по ночам из-за сильного кашля.

Тогда я спросила, что говорят лекари.

— Они мне надоели, — ответствовал Эдуард.

Праздник был шумным и веселым, приглашенные остались весьма довольны, но я заметила, что некоторые государственные мужи, и в первую очередь герцог Нортумберленд, выглядят озабоченными. Должно быть, они тоже тревожились о здоровье короля.

Я впервые задумалась о том, что мой брат может умереть. Что будет дальше? Согласно завещанию отца, трон должна унаследовать Мэри, однако в этом случае в королевстве неизбежно произойдет религиозный раскол. Моя старшая сестра являлась ревностной сторонницей католической веры и не раз говорила, что готова отдать жизнь за свои убеждения. Если она унаследует корону, то наверняка попытается вернуть Англию в лоно Римской церкви, и многим это не понравится. Сам Эдуард, к примеру, ни за что бы на это не согласился, но ведь его уже не будет в живых…

Да, если короля ожидает ранняя смерть, может произойти все, что угодно. Я поняла, что за мной наблюдают сотни глаз и что мне следует проявлять крайнюю осторожность. Допустим, Мэри заняла трон и Англия вновь превратилась в католическую страну. Что дальше? Неужели в старой доброй Англии обоснуется зловещая инквизиция? Мать Мэри, Катарина Арагонская, была испанкой и, разумеется, воспитала свою дочь в преданности католицизму. Однако многие в стране решительно воспротивятся любым гонениям на новую веру. Что же касается меня, то я твердо решила в вопросах религии придерживаться лишь собственного суждения.

Одним словом, то было памятное Рождество, и мое сердце наполнилось недобрыми предчувствиями.

Не знаю, чувствовал ли Эдуард приближение смерти, но в последующие месяцы он внезапно страстно увлекся благотворительностью, помогая нищим и голодным. Он все время говорил о «несчастных», сокрушался по поводу их страданий, хотел как-то помочь им и делал все, что было в его силах.

Никто из приближенных, впрочем, не пытался ему противиться. Очевидно, все уже поняли, что бедный мальчик умирает, и ни в чем не хотели ему перечить.