Рожденная для славы
Шрифт:
Июль выдался необычайно жарким, поэтому на охоту приходилось ездить в послеполуденное время, а возвращались мы уже в сумерках. Всякий раз меня ожидал новый спектакль или живая картина, дни превратились в череду блестящих праздников, устраиваемых с такой выдумкой, что ощущения однообразия не возникало. Я никогда не знала, что последует дальше, какой новый сюрприз мне приготовлен. Кто-то сказал, что Роберт тратит по тысяче фунтов стерлингов в день, и я ахнула, пораженная такой расточительностью. Когда я упрекнула Роберта за безрассудство, он взглянул на меня с недоумением и ответил, что не считает денег, когда речь идет об удовольствии
Праздник все продолжался и продолжался, но по жизненному опыту я знала, что чересчур долго наслаждаться безоблачной радостью невозможно. Со временем я начала приглядываться к жизни в замке повнимательней, уверенная, что в этой бочке меда наверняка имеется и своя ложка дегтя. Мой подозрительный рассудок без конца возвращался все к тем же двум фрейлинам — Дугласс Шеффилд и Леттис Ноуллз. Первая из них занимала меня меньше: мягкая, податливая, нежная, томящаяся по любви. Скоропостижная смерть ее мужа, лорда Шеффилда, бросила тень на ее репутацию. Вполне возможно, что преступление действительно совершил Роберт, опасаясь, как бы весть о его любовных безумствах не дошла до королевы. Неужели он способен на убийство ради моей благосклонности? В памяти пробуждались тягостные воспоминания…
Главное же беспокойство вызывала Леттис. В этой женщине чувствовался характер, ощущался изрядный запас коварства и хитрости. Мне не нравилось то, что они с Робертом никогда не смотрят друг на друга. Такая сдержанность выглядела противоестественно. Остальные мужчины вовсю пялились на красотку Леттис, и подчеркнутое безразличие Роберта выглядело подозрительно.
Таким образом, в раю, который устроил для меня граф Лестер, имелись не только розы, но и тернии. Время от времени я забывали о них, всецело отдаваясь развлечениям, но затем черные мысли возвращались.
Самое большое удовольствие доставляли мне те спектакли, в которых происходил какой-нибудь незапланированный срыв. Никогда не забуду водную феерию, которую устроили в мою честь однажды после охоты. Дело было вечером на озере, расположенном возле внешней стены замка. На берегу горели факелы, и водная гладь была похожа на какую-то волшебную страну. Меня встретили русалка и Орион в маске, восседавший на гигантском дельфине.
Когда я приблизилась к берегу, Орион начал читать стихи, посвященные все той же вечной теме: я — величайшая королева всего мира, сам Господь послал меня править Англией, страна благоденствует при моем правлении, а Кенилворт осчастливлен моим присутствием. Все бы ничего, но этому Ориону слова заученного стихотворения давались с явным трудом. Вряд ли простолюдин, игравший эту роль, умел читать. Уже на первых строчках Орион начал запинаться, потом сбился и вынужден был начать сызнова. Я видела, что Роберт нервничает, но не могла сдержать улыбки — уж слишком старался несчастный.
В конце концов он замолчал, так и не вспомнив, какие строки следуют дальше. В полном отчаянии бедняга сорвал с лица маску, и я увидела его багровую от стыда физиономию.
— Никакой я не Орион! Я ваш честный подданный Гарри Голдингем, ваше величество!
Наступила гробовая тишина. Несчастный Гарри Голдингем понял, что окончательно погубил живую картину, и с ужасом взглянул на Роберта, сидевшего в седле мрачнее тучи.
— Ах, мой верный Гарри Голдингем! — воскликнула я. — Ты заставил меня рассмеяться, поэтому твое выступление понравилось мне не меньше, чем другие.
Гарри соскочил со своего дельфина и бросился к моим ногам, а я позволила ему облобызать руку. Вся эта история, несомненно, стала известна в народе, еще больше увеличив любовь ко мне простых людей.
Я строго-настрого запретила Роберту
— Мне он очень понравился, — сказала я. — Славный малый, честный и прямой.
Потом я любила говорить, что этот случай был кульминацией моего пребывания в Кенилворте.
Жителям окрестных деревень дозволялось присутствовать на представлениях, но, думаю, все эти люди приходили поглазеть не столько на спектакли, сколько на королеву. Я проявляла к ним неизменную благосклонность, твердо помня, что народная поддержка — главный капитал.
Некоторые спектакли, сыгранные провинциальными актерами и местными жителями, были скучны и утомительны, но я делала вид, что мне очень интересно и что эти увальни ничем не хуже придворных актеров.
Помню, как жители Ковентри разыгрывали пьесу «После Пасхи», в которой описывались события 1002 года, когда британцы разгромили датчан. Датчане изображались глупыми и жестокими, а командующий британским войском Гунна выглядел настоящим героем. Схватки датских и английских рыцарей были разыграны весьма реалистично. Датчан, разумеется, разгромили и взяли в плен, причем сделали это не воины, а английские женщины. Я сочла сцену пленения комплиментом моему полу и не преминула выразить восхищение пьесой, сказав, что очень переживала — не победят ли датчане.
— Да что вы, ваше величество! — загудели «английские рыцари». — Мы бы этого нипочем не допустили.
Я сказала, что они правы — англичане всегда и во всем побеждают.
Я одарила актеров деньгами, а заодно произвела в рыцари пятерых молодых дворян, в том числе старшего сына лорда Берли, Томаса Сесила.
В тот же вечер был еще один спектакль, «Деревенская свадьба». По сравнению с предыдущей пьесой это была вполне профессиональная постановка.
Действие разворачивалось на сельской свадьбе. Жених был немолод и нехорош собой, в обтрепанном камзоле, соломенной шляпе, рабочих рукавицах, да еще и хромой. Вокруг него выплясывали шуты и танцоры. Подружки невесты — сплошь старые девы, каждой не меньше тридцати. Вскоре появилась и сама невеста, уродливая баба лет сорока в растрепанном парике и платье мешком.
Плясуны кривлялись вовсю на протяжении всей свадьбы. Публике зрелище пришлось по нраву, особенно крестьянам из соседних деревень.
Я заметила, что зрители не без опаски то и дело поглядывают в мою сторону. Они видели, что я тоже смеюсь, и это их успокаивало.
Между тем мои мысли были заняты совсем другим. Интересно, почему Роберт выбрал именно эту пьесу? Не хочет ли граф Лестер дать понять, что мы оба уже немолоды и давно пора взяться за ум? Роберт никогда не отличался особой тонкостью. Однако я решила сделать вид, будто не замечаю шпильки в свой адрес.
На следующий день произошел весьма примечательный случай.
Я смотрела, как собаки травят медведя. Псов было тринадцать, их долго держали на цепи и плохо кормили, чтобы как следует разозлить. Сначала вывели медведя, косматого, свирепого, страшного. Его налитые кровью глазки яростно буравили зрителей.
Потом выпустили собак. Схватка была бешеной и кровавой. Я смотрела как завороженная. По временам казалось, что медведь справится с псами, но в конце концов собаки все же его загрызли. Зрители вопили, подзадоривали псов. В конце концов медведь рухнул и остался недвижим, немногие выжившие псы рвали его на части. Все они были так искалечены, что их все равно в конце концов пришлось добить. Я сидела в тени, окруженная дамами. В это время ко мне приблизился маленький мальчик, бесцеремонно положил руки на мои колени и уставился снизу вверх. Малыш был прехорошенький, а я всегда испытывала слабость к детям.