Рожденная революцией
Шрифт:
– Что? – переспросил Розский. – Какая разница, товарищ следователь. Его больше нет. И ее больше нет. Фамилии и имена нужны живым.
– А вы знали об этом? – спросила Маруська.
– Нет. Я даже затрудняюсь вам объяснить, зачем это нужно было… Коле…
– В прошлом Юра был офицером, – заметил Витька.
– А я – бухгалтером, у Ивана Пермитина служил, у врага… – тихо сказал Ровский. – На этом самом заводе. Ну и что?
– В самом деле, ну и что? – сказал Коля. – Дело не в том. Меня интересует другое. Юра был знаком с этим вот человеком. – Коля протянул Ровскому фотографию
Ровский долго доставал очки и еще дольше устраивал их на переносице. Посмотрел на фотографию:
– Нет, никогда. Я не знаю этого человека. А что такое? Он имеет отношение к событиям?
– Именно он убил Нину.
Ровский скомкал платок:
– Я надеюсь, суд воздаст ему по заслугам. Его расстреляют?
– Он уже получил свое. Он погиб в перестрелке с нашим работником.
– И все-таки, почему убили вашу дочь? – снова вмешался Витька. – Может, она что знала? И могла выдать преступников?
– Если бы я мог ответить, – тихо сказал Ровский. – Если бы я только мог! Но я слабый, больной старик, увы! И я верю, что более молодые и сильные – вы, во всем разберетесь. Вы простите меня, мне плохо, я лучше пойду.
– Вас отвезут домой на машине, – сказал Коля. – Спасибо вам, до встречи.
– Вы вызовете меня еще? – Ровский с трудом встал.
– Скорее всего, да. До свидания.
Ровский ушел. Коля долго сидел в мрачной задумчивости и молчал.
– Вот что, братцы, – наконец сказал он, – пока все глухо. Тебя, Витя, попрошу найти в архиве послужной список Томича, установить последнее место его службы и поискать среди его бывших сослуживцев интересующих нас людей.
– Понял.
– Давайте еще раз изучим материалы дела, – продолжал Коля. – Я прошу каждую свободную минуту вчитываться и вдумываться. Может быть, что-нибудь и углядим. Братцы, я совсем выдохся, пойду минут сорок пройдусь. Маруся, ты останешься за меня!
На набережной Фонтанки ветер накрутил десятки снежных сугробов. Прохожие опасливо обходили их, а мальчишки с разбегу налетали и барахтались в снегу – с визгом и криками. Коля остановился на своем любимом месте – у чугунного парапета напротив Сергиевской. Теперь она называлась улицей Чайковского. Летний сад, Фонтанка и Нева… Лед был в торосах, местами выступала вода. Она тут же замерзала, превращаясь в стекловидные зеленоватые оконца.
Семнадцать лет назад «псковской» Колька Кондратьев приехал в неведомый, шумный Петроград, наполненный черными бушлатами революционных матросов. Приехал искать счастья и доли, едва не попал под расстрел, но по вечному закону жизни плохое сменилось хорошим, и встретился Коле рабочий человек, большевик Бушмакин, и все сразу стало на свои места. Ясный путь впереди и главный закон революции – «кто был ничем, тот станет всем» – в действии. Сколько же воды в самом прямом смысле унесли с тех пор Фонтанка и Нева. Скольких друзей скрыла земля петроградских кладбищ. «Говорят, человек должен быть счастлив, – думал Коля. – А я? Счастлив ли я? Несмотря на все ошибки, утраты, недостатки и нехватки нашей трудной жизни, да, я счастлив! Потому что у меня есть дело, за которое я готов отдать жизнь, у меня единомышленники-товарищи,
…Дома был только Генка. Он поступил в авиамодельный кружок и старательно мастерил первый в своей жизни планер.
– Слушай, сын, – Коля с нескрываемым восхищением осмотрел ладно сделанный фюзеляж. – Ты молодец!
– Меня уже хвалили, – без излишней скромности заявил Генка.
– А меня в твоем возрасте били, – грустно сказал Коля. – И нещадно. Придет пьяный отец – и по шеям. Да ладно об этом. Тебе, брат, тринадцать уже. Кем станешь? Конструктором самолетов?
– Авиация нынче – первое дело, – сказал Генка и сел рядом с Колей. – Нет, батя, я по другой линии пойду.
– По какой же, интересно? – оживился Коля.
Генка помолчал немного:
– Окончу школу, в армии отслужу и потом пойду учиться на оперативного работника. Ты этому делу жизнь посвятил.
– Ну уж и посвятил, – растроганно сказал Коля.
– Так мама говорит. – Генка прижался к отцу. – А она всегда говорит правду. Ты посвятил, и я посвящу. Ты не удивляйся, батя. Ты мне отец, а Мария Ивановна – мать, но моих первых кто порешил? Я не забыл, батя. – Генка заплакал.
Коля прижал его к себе, гладил по голове, по щекам.
– Ты что, брат, да что же ты. Перестань, мы с тобой земляки. Псковские мы, не положено нам такое.
– Хуже нет, кто других убивает, – сквозь слезы сказал Генка. – Я должен их всех поймать! Я их поймаю, увидишь.
Пришла Маша, крикнула с порога:
– Мужчины! Рыцари! Где вы? Женщина сгибается под тяжестью двух сумок!
– Что купила? – Коля отнес сумки на кухню.
– Да так, всяко-разно, – улыбнулась Маша. – Мы с Таей в очереди за картошкой стояли, вот купили по десять кило. Она еще в кооператив пошла, за подсолнечным маслом. А что у тебя, муженек?
– Худо, – вздохнул Коля. – Нашли ниточку, а она возьми и порвись. Убили дочь бухгалтера. Помнишь, я тебе рассказывал?
– Мне теперь только и остается, что твои рассказы слушать. Николай, у тебя нет ощущения, что мы начинаем жить как-то не так?
– Нет, – удивленно сказал Коля. – А почему ты об этом говоришь?
– Было когда-то хорошее время. Была я тебе боевой подругой. И делили мы все пополам, дорогой муженек: и хлеб, и сахар, и пули. Слава богу, хоть Генка у нас есть.
– Сотрудником УГРО хочет стать, – с гордостью сообщил Коля.
Маша кивнула и улыбнулась:
– Я знаю, Коля. Никогда бы не подумала, что мой сын захочет стать милиционером, а я буду этому радоваться. Он приходит из школы, рассказывает, как ребята дразнят его за то, что отец – милиционер. А он дает отпор, веришь – агитирует их за милицию! У них в классе уже человек десять хотят у вас работать. Надо их к вам на экскурсию сводить.
– Не детское это зрелище, – вздохнул Коля. – А вообще-то, веди! Я, знаешь, о чем подумал? При государе-императоре такое было невозможно. Дети тогда о чем угодно могли мечтать, только не о службе в полиции! Значит, мы резко отличаемся от них, и это хорошо. Это очень приближает последний день…