Рожденные бурей

Островский Николай Алексеевич

Адам, только что пришедший с караула, пил холодный чай. Жена и Хеля уже спали. Во флигеле опять было полно чужих – здесь спали двадцать три человека из конвоя графа Потоцкого.

Он мрачно жевал ломоть хлеба и смотрел невидящим взглядом перед собой.

В окно постучались. Адам нехотя поднялся, пошел открыть двери.

На пороге стояла Франциска. Она только что вернулась из города.

Он молча пропустил ее в комнату, закрыл дверь и глухо спросил:

– Ну что?

Франциска порывисто сняла с

плеч мокрый платок.

– Ничего! – ответила она упавшим голосом. – Я его не видела – не пустили…

Адам понуро стоял перед ней, зажав в руке недоеденный кусок хлеба.

– Здесь за тобой приходили…

– Зачем? – с ненавистью спросила Франциска.

Адам шевельнул желваками и, отводя глаза в сторону, ответил:

– Отец звал готовить Потоцкому постель…

Франциска глубоко вздохнула, словно ей трудно было дышать.

– Постель стлать? – Ей сдавило горло. Она с презрением глянула на Адама. – И что ты сказал?

– Что придешь, когда вернешься.

Большие серые глаза Франциски стали зелеными. Что-то дикое, необузданное вспыхнуло в них.

– Сволочи вы все! – шептала она ненавидя. – Слышишь? Сволочи! И ты, и твой отец… Будь он проклят, старая собака!..

Адам отшатнулся от нее.

– Почему ты Хелю не послал?

– Она не сумеет… – растерянно бормотал он.

– Сумеет! Этот кнур [18] Владислав научил уже… Вы ж нас всех продали здесь… Твое счастье, что Барбара лицом не вышла, а то и с ней спали бы все, кому захотелось…

18

Боров, кабан.

– Что ты говоришь?

– Ты у Хели спроси – она расскажет… И какая несчастная доля меня сюда пригнала!

Адам свирепо уставился на нее.

– Чего смотришь? Брата, может, вешают сейчас, а ты, как собака, охраняешь их, чтобы кто случайно не сунул ножа в графские кишки… Холуй проклятый! – она оттолкнула его и выбежала в сени.

Адам, отравленный словами Франциски, грубо будил дочь.

Глава десятая

Трое на водокачке, волнуясь и вздрагивая, слушали, как учащалась стрельба. Вот уже заклокотало у вокзала. В этой нарастающей буре звуков чувствовалось ожесточение борьбы. Андрий замер, прижав руки к груди.

– Что ж они оставили нас здесь? Где ж это видано, чтобы я стоял и дожидался, чья возьмет? По-ихнему, я ни на что не способный? – сказал он с горечью.

Стоящая рядом Ядвига притянула его к себе и по-матерински успокаивала:

– Что ж делать? Нам приказали оставаться здесь.

Олеся молчала. На дворе послышались голоса и, как показалось Андрию, храп лошади. Олеся схватила Птаху за плечо.

– Андрий, что это?

Птаха похолодел. «А что, если ляхи? Тогда все пропали», – чувствуя, как сжалось его сердце, думал он.

В

дверь застучали. Андрий, натыкаясь на табуретки, устремился к двери.

Здесь на полу лежал топор.

– Григорий Михайлович! Это я, Щабель. Открывай!

– А, Щабель! – радостно воскликнула Олеся и тоже бросилась к двери.

– Кто это? – остановил ее Андрий.

– Это наши… Я сейчас открою. – И она уже снимала крюки.

– Ну вот и я, – сказал кто-то высокий, невидимый.

– А наши уже ушли, – укорила Олеся.

– Слышим! Запоздали мы – с холминскими все торговались. Они к Могельницкому ходоков слать хотели. Дескать, не тронь нас – и мы тебя трогать не будем. Пока мы их уломали, время прошло… Свети, Олеся, что ли. – И Щабель зажег спичку. На миг он увидел Андрия.

– Это кто? – недоверчиво спросил он.

– Это Андрий, – почему-то смутилась Олеся. – Его отец оставил здесь.

Вслед за Щабелем в комнату вошел низкорослый широкоплечий крестьянин.

– Здрасьте, хозяева!

Щабель пожал руку Ядвиге.

– Это Евтихий Сачек из Сосновки, – сказал он, кивнув на крестьянина.

Олеся поставила зажженную лампу на стол и поспешила к окну, чтобы его завесить.

– С нами человек пятьдесят сосновских и около тридцати холмянских. Им сейчас винтовки дать надо, – сказал Щабель.

Ядвига отвела его в сторону.

– Товарищ Раевский сказал, что для вас патроны сбросят на ходу близ речки. Он поручил передать вам, чтобы вы повели свой отряд на усадьбу Могельницких. Этим часть легионеров будет задержана, пока наши не захватят города. А вы попытайтесь занять прежде всего фольварк. Там стоят немецкие лошади…

Щабель быстро повернулся к Сачку.

– Сейчас возьмем винтовки и двинем на фольварк. Скажи своим хлопцам, что там коней хороших добудем…

– Это дело! – обрадовался Сачек. – Что-то у меня кони хромать стали, и парочка мне как раз…

– Ну, ладно, ладно! Пошли. Слышишь, как в городе шкварчит? Рассусоливать тут некогда…

Они вышли во двор, где их ожидали крестьяне. Птаха решительно сказал Ядвиге:

– Я с ними пойду!

– Как пойдете? А ваши руки?.. – растерялась Яд-вига.

– А мы одни останемся? Хорош защитник! Тогда я тоже пойду. Я одна здесь ни за что не буду! – вспыхнула Олеся.

– Тогда и мне надо уходить, – тихо сказала Ядвига.

– Вот и пойдем все вместе. Оставаться я не хочу, мне страшно здесь, – заупрямилась Олеся.

– Куда ж ты пойдешь? Там же война, – сказал Андрий, устыдившись.

– Ну и что ж! Возьмем с Ядвигой Богдановной ту сумку с бинтами и будем помогать, если кого покалечит.

Аидрий не знал, что ответить.

– А что Григорий Михайлович мне скажет?

– Почему тебе? Я сама ему отвечу! Идемте, Ядвига Богдановна.

Раевская уже одевала пальто.

– Олеся, развяжи мне правую руку, – попросил Андрий.

– Как развяжи? Она же обваренная вся…

– Ты мне два пальца, вот этих, размотай, чтобы я мог затвор дергать.