Розовые розы (сборник)

Токарева Виктория Самойловна

Трошкин проследил за взглядом Косого.

– Дай-ка. – Он взял у Косого бинокль, посмотрел.

– Это его жена? – шепотом спросил Трошкин, возвращая бинокль Косому.

– Откуда я знаю... – буркнул Косой.

– Что, давно не виделись?

– Знаешь что, Доцент, ты, конечно, вор авторитетный, – с глубокой обидой шептал Косой. – Ну и дал бы мне по морде. Только зачем ты при Мишке? Мишка, он знаешь какой... Не то что мы. Он, видал, как обрадовался, а ты при нем... – Губы Косого дрожали, он едва сдерживался, чтобы не заплакать.

– Ну и

что? – сказал Трошкин. – Подумаешь, инженер. Что у него за жизнь? Ну, сходит в театр, ну, съездит летом в Ялту. Придет домой с работы, а там жена, дети. Никто его не ловит, ни от кого он не бегает. Тоска. А ты... Ты – вор. Джентльмен удачи. Украл, выпил – в тюрьму, украл, выпил – в тюрьму...

– Да тише вы! – зашипел Хмырь.

Поднялся занавес.

«Ялта, где растет голубой цыган», – пел Али-Баба, прилаживая новую «газовую керосинку». За-глянув в инструкцию, он подсоединил баллоны и поднес спичку. Плитка не зажигалась. Тогда Али-Баба полил «новую керосинку» керосином из примуса и снова поднес спичку.

Старый дом пылал хорошо и красиво, и поэтому собравшиеся зрители с удовольствием смотрели на пожар и пожарников.

Автор зрелища – Али-Баба – скромно стоял в сторонке, держа в одной руке чайник, в другой бабу с ватным подолом.

Трошкин, Хмырь и Косой в женском варианте подошли к нему, встали рядом.

– Все, – грустно сказал Косой. – Кина не будет, электричество кончилось.

Помолчали.

– Деньги! – вдруг завопил Хмырь. – Деньги там под половицей лежат! – И кинулся к горящему дому.

– Старуху! Старуху держите! – заволновались в толпе.

Из толпы выскочила худая голенастая девка в дубленке и, вместо того чтобы задержать старуху, пнула ее ногой под зад с криком:

– А, падла! Так вот кто деньги украл!

А старуха, к еще большему удивлению толпы, выкинув кулаки боксерским жестом и с криком: «Ответь за падлу!» – пошла на девку в дубленке.

Тогда к двум дерущимся женщинам подбежала третья – толстая, в косынке – и, крикнув: «Отставить», подняла обеих за шиворот и раскидала в разные стороны.

Раздался милицейский свисток. Старуха в ботах крикнула: «Шухер!» – и, подобрав полы длинного пальто, принялась улепетывать. За ней – свирепая девка, следом – толстая баба в косынке. И последним бежал носатый мужик с чайником.

Медленно падал крупный снег. Разноцветными окнами светились дома, празднично горели витрины.

Трошкин, Хмырь, Косой и Али-Баба шли хмурые. Молчали.

Возле автоматной будки Трошкин остановился.

– Стойте здесь! – приказал он.

Троица отошла к стене дома, куда им показал Трошкин.

– И ни шагу в сторону! Убью!

Трошкин вошел в автомат и стал звонить.

Троица стояла покорно. Али-Баба и две нелепые бабы с тоской глядели перед собой. А перед ними шли беспечные люди, которые ни от кого не бегали, и каждого ждало где-то светящееся окно.

– Слаломисты, снег пушистый, –

неслось из репродукторов, – воздух чистый, у-а-у!

– Вот тебе и у-а-у... – сказал Косой.

– Раз-два! Три прихлопа! Раз-два, три притопа! – командовал Трошкин. На вытоптанной площадке перед окруженной старыми соснами дачей профессора Мальцева он проводил утреннюю гимнастику.

Перед ним стояли голые по пояс Хмырь, Косой и Али-Баба. Они тянули вверх руки, кряхтя нагибались, пытаясь дотянуться пальцами до земли. Вид у них был хмурый.

– ...А теперь переходим к водным процедурам, – распорядился Трошкин и, набрав в пригоршню снега, потер им себя по голому животу.

– А у меня насморк! – заныл Косой.

– Пасть разорву!...

– Только это и знаешь... – Косой нехотя подчинился.

– Алло, алло, квартира Трошкиных? Свердловск вызывает, – кричал Трошкин женским голосом в телефонную трубку, но не из Свердловска, а со второго этажа профессорской дачи, из кабинета Мальцева. Трошкин подул, посвистел и погудел в трубку, потом радостно закричал уже своим, трошкинским, голосом: – Мама! Здравствуй, это я! С наступающим! Позвони ко мне на работу, скажи, что конференция затягивается, пусть Елена Николаевна возьмет маски у Саруханяна: зайчиков, лисичек и кошечек. Волков и свиней не брать категорически! Запомнила?

Внизу в гостиной Хмырь в шелковом бордовом халате с мальцевской сигарой в зубах покачивался в шезлонге. На ковре, скрестив ноги по-турецки, сидел Али-Баба, чистил картошку. Из-под его пальцев вился серпантин из картофельной шелухи и падал в хрустальную вазу.

А Косой, разложив на столе пиджак от трошкинского костюма, колдовал над ним, вооружившись ножницами.

– Ялта, где растет голубой цыган... – пел Али-Баба.

– Во дурак! – с восхищением сказал Косой. – Виноград!

– Ялта, ляляляляляляля, паровоз. – Али-Баба не обратил внимания на критику. Своя песня ему нравилась больше. – Какой шакал этот доцентовский кунак! – заметил он. – Какой большой дом украл...

– А сколько может стоить такая дача? – задумчиво спросил Хмырь, меланхолично пуская голубые кольца душистого дыма.

– Тыщи полторы, не меньше, – сказал наивный Косой. – А то и все две...

– Считай, в десять раз больше, – поправил Хмырь, оглядывая гостиную. – Возьмем шлем, приобрету себе такую хату, сосны срежу и огурцы посажу...

– А к тебе приедет черный машина с решеткой, – продолжил Али-Баба, – скажут: «Тук-тук-тук, здрасьте, Гаврила Петрович!»

Косой вздохнул, взял со стола ножницы и с недовольным лицом разрезал трошкинский пиджак.

В гостиную со второго этажа спустился Трошкин, подошел к Хмырю, выдернул у него изо рта сигару, выкинул в открытую форточку.

– Я же предупреждал: ничего не трогать! – с раздражением сказал Трошкин.

– А он еще губной помадой на зеркале голую бабу нарисовал, – тут же наябедничал Косой.