Розовый куст
Шрифт:
Они помолчали. Шелестела трава под ветром. Чуть слышно плескала волна. Тьма окружала их, враждебная тьма, и в ее бездонной жути негромко и словно бы о них самих пел с той стороны реки дальний и звучный голос: «Вы-хо-жу-у оди-ин я на до-ро-о-гу…»
– Помереть не страшно, – сказал Стас. – Нет, честно, я не боюсь. Страшно только, что умер, и все. Никакой памяти о тебе. Сгинул. Был – и нет. Ну, ты там вспомнишь, может, еще кто-то, а потом и вы забудете…
Климов улыбнулся в темноте. Чудак он, Стае, милый, родной чудак.
– Вот хотел я быть художником, – опять заговорил после паузы Стас, – не вышло.
«И дыша, вздымалась ти-хо гру-удь!» – пел голос на той стороне.
Темнело. Усиливался ветер. С неожиданно жалобной интонацией закричала в прибрежных кустах какая-то птаха.
– Ну а мне на могилу что бы ты посадил? – спросил, усмехаясь, Климов.
– Да ну, Витя, на какую могилу!
– Ну а все-таки?
– Тюльпаны, – нерешительно пробормотал Стас, – или гладиолусы там…
– Нет уж, – сказал Климов, – если такое случится, ты уж надо мной лютики посади. Ну хотя бы за тихость и Простоту.
Они помолчали.
– В семь ячейка, – встал Стас. – Партийно-комсомольское объединенное заседание.
– Встретимся в розыске, – сказал Климов.
Стас ушел, а он лег на влажноватую еще, не совсем росяную траву и стал смотреть в небо. Оно было звездным, темным, безмерным. «А я, – думал Климов, – что после себя оставляю? Вот мы, сыщики, ловим бандюг. Это, конечно, правильная профессия, но почему же я иногда становлюсь перед чем-то, словно башкой о столб ударился, словно я только делаю вид, что совершаю полезное и нужное дело, а сам понимаю, что этого дела мало для оправдания моей жизни на земле? Но что же еще я тогда должен сделать?.. И вообще, откуда сегодня эти мысли у меня, у Стаса? Это, видно, из-за Мишки…»
Кто-то зашуршал позади. Он скосил глаза вбок, но не пошевелился. Затем рядом с ним появилась тоненькая фигурка и села на камень, где только что сидел Стас. Он смотрел на нее внимательно и отрешенно. Это оказалась девчонка лет пятнадцати. На ней было черное платье, продранное под локтем так сильно, что когда она поворачивалась, то в прорехе явственно мелькало белое тело. Она несколько раз нервно оглянулась на него, в глазах ее было возбуждение и страх. Так они провели вместе и далеко друг от друга минут десять.
– Деньги-то есть, дядь? – спросил глуховато-звонкий девчоночный голос. Лохматая голова повернулась к нему, опять испугом и возбуждением блеснули темные глаза.
– А что? – спросил он.
– А то… пойдем за два «лимона».
Он привстал. Она искоса взглянула на него и отвернулась, ожидая.
– Одна живешь? – спросил он, чувствуя такую жестокую горечь, что слова с трудом проходили через гортань.
– Сама живу, – сказала она и повела худенькими плечами. – Не бойсь, никто с тебя не спросит… Пойдем, что ли?
Он опять упал на траву и опять всмотрелся в звездное небо. Шел шестой год революции, а голодная девочка становилась проституткой, чтобы хотя бы прожить.
– Как зовут тебя? – спросил он.
– Манькой, – сказала она. – Идешь или как?
Он сунул руку в карман, вытащил краюху хлеба – неприкосновенный запас.
– Возьми, Маня, – он протянул ей хлеб.
Она всмотрелась, схватила, стала жадно есть.
Он лежал, думал: «А если со мной что случится? Неужели Таня пойдет по рукам? Конечно, та взрослее, ей уже двадцать. И все же». Он опять увидел, как беспомощно повисла тогда она на руке у завитого гиганта. Нет, Мишкина смерть требовала другого отношения к жизни. Самолюбие? Но до него ли сейчас? У него нет более близкого человека, чем Таня, и он пожертвует своей гордостью и всем, что потребуется, но уведет ее из того мира, куда ее столкнуло чье-то равнодушие и тупое пристрастие к форме.
Он резко вскочил. Девчонка вздрогнула и согнулась, обхватив колени.
– Маня, – сказал он. – Я тебя в приют отведу.
– Не пойду! – Она, не оглядываясь, наотрез закрутила головой.
«Таня, – думал он. – На этот раз я все-таки поговорю с тобой, чего бы мне это не стоило».
– Ладно, – сказал он. – Живи как хочешь. Но вот что, – он нагнулся и положил руку на дрогнувшее худенькое плечо. – Меня зовут Климов, и, когда тебе станет плохо, позвони по телефону двадцать – двадцать два… Позвонишь?
Она, не оглядываясь, кивнула. Он пошел вверх по откосу.
– Эй! – крикнул сзади девичий голос. – А как звать?
– Так и скажи: Климова к телефону.
Глава VI
В «Экстазе» громыхал фокстрот. Ребята из джаза выделывали черт знает что: высоко пели трубы, низко стлались баритоны саксофонов, убийственно выстреливали очереди ударника. В танцзале наверху толпа бешено топотала на одном месте, потому что сдвинуться в толкучке было некуда. Климов, протискиваясь между пустыми стульями у стен и танцующими, всматривался в колышущуюся толкотню голов. Узнать и найти здесь Таню было почти невозможно. Тогда он стал искать пшеничную укладку. Рослых мужчин здесь было немало, но тип в коричневом костюме выделился бы даже среди рослых. Нет, и его не было видно. «Но разве Таня обязательно с ним?» От этой мысли Климов весь похолодел. «Неужели темноглазая тоненькая чистая девочка могла пойти по рукам? По этим потным, алчным, бесстыдным рукам?»
Старушка не спеша, —пел на эстраде маленький толстый человек в чусучевом костюме с пестрым широким галстуком, —
Дорожку перешла.Ее остановил миль-ци-о-нер!Навстречу Климову пробирался невысокий паренек в дешевом костюме с пышным галстуком. Они столкнулись, вплотную с ними отчаянно работали ногами танцоры. Климов узнал парня, это был свой, из третьей бригады.
– Слушай, друг, – он потянул парня за лацкан. – Ты тут Шевич не видал?