Розы и тлен
Шрифт:
– Не хочешь к нам присоединиться? – спросила Ариэль, ставя на стол еще один стакан.
– Спасибо. – Я поставила свой ужин в ланч-боксе на стол рядом с двумя другими. Двумя! Вот черт.
– Пойду-ка я наверх, приглашу Елену. Может, она тоже захочет с нами поужинать.
– Да ну ее, она же ужасно неприятная особа.
– Точно. Агрессивная и грубая. Дикая какая-то, словно выросла среди хищников, и не знает, что значит быть человеком, – добавила Марин.
– Ну, она, возможно, откажется. Но мне все-таки кажется, правильнее будет ее пригласить. Вот и посмотрим, насколько она
Ариэль вздохнула.
– Ох, уж эти католики с их извечным чувством вины. Все с тобой понятно.
Я постучала в дверь Елены, немного подождала и постучала еще раз. Уже испытывая облегчение от того, что не придется разгребать последствия своего благодушия, я повернулась, чтобы уйти.
– Чего тебе? – Елена стояла на пороге за слегка приоткрытой дверью.
– Мы решили поужинать вместе. Не хочешь присоединиться?
Сузив глаза, она молча стояла и покусывала нижнюю губу.
– Ну, если ты занята, – то есть, одичала вконец, добавила я про себя, – то это необязательно.
– Ну, хорошо. – Она пулей выскочила из двери и тут же ее за собой захлопнула. – Мы ведь должны общаться друг с другом, как творческие люди, раз уж мы здесь, верно?
С этим не поспоришь.
На лицах Марин и Ариэль появилось неприкрытое удивление, когда они увидели, что Елена соизволила к нам присоединиться, но они быстро справились с собой и усадили ее за стол. Ариэль разлила вино, а потом подняла свой стакан.
– За нас и за наше творчество!
Она произнесла это с таким неподдельным пафосом, что у меня не возникло ни малейшего сомнения в искренности этих слов – как ни странно, ей действительно удалось создать торжественную атмосферу праздника. Мы с Марин чокнулись, и через секунду Елена тоже к нам присоединилась.
Только милые мелочи могут растопить лед недоверия. Елена и Марин терпеть не могли жареный красный перец и вынули его из салата. Ариэль тут же принялась таскать его с их тарелок – оказывается, она его просто обожала. Нам с ней приходилось работать бариста, и мы обе, как выяснилось, презирали людей, которые имели глупость заказывать кофе без кофеина, с обезжиренным молоком и без пены, причем делали это столь многозначительно, словно принадлежали к касте избранных.
– И в чем тут фишка? Ведь они исключают все, что в кофе есть прекрасного. – Ариэль тряхнула головой. Я отметила, что Елена, как и мы с сестрой, тоже не горела желанием рассказывать о своем детстве. Постепенно обстановка становилась все непринужденнее, и мы уже не старались взвешивать каждое слово. А потом вдруг Елена, покачивая стакан, задумчиво спросила:
– Скажите, чем вы готовы пожертвовать ради гарантированного успеха?
– Какой успех ты имеешь в виду, – спросила Ариэль. – Типа, выпустить один хит всех времен и народов, и почивать на лаврах, проживая щедрые роялти, или стать кем-то вроде Бейонсе – завоевать мир и побить все рекорды популярности.
– Разумеется, второй вариант. Все, что душе угодно. Осуществление всех мечтаний, даже тех, в которых сама себе не признаешься.
– Ну, нет. Душу дьяволу я не продам! Но, пожалуй, могу предложить ему моего младшего братца. – Ариэль расплылась в улыбке, давая понять, что и на это она вряд ли пойдет.
– Если бы можно было продавать души других людей, я, ни на секунду не задумываясь, предложила бы душу нашей мамаши, – заявила Марин. – Правда, полагаю, это не засчиталось бы за жертву, учитывая, насколько ужасна наша дорогая мамочка.
– Что, она, правда, такая ужасная? – переспросила Ариэль.
– Ты даже представить себе не можешь, насколько, – поморщилась Марин, убирая руку с рубцами от ожогов под стол. Они были уже едва видны, даже если знать, где искать, но от старой привычки не так легко избавиться.
– Мы росли, словно в аду, – добавила я, и почувствовала, как моя рука тоже заныла.
– Что-то я в этом сомневаюсь, – сказала Елена с каменным лицом. – Но даже если это и так, на что вы обе готовы, чтобы доказать ей, что способны добиться успеха? Ради этого многим можно пожертвовать, правда?
Первым и самым напрашивающимся ответом было бы сказать, что я согласилась бы остаться дома. Прожить еще пару лет с матерью в том аду, в который она превратила нашу жизнь. Но я не могла произнести эти слова в присутствии Марин, чтобы она, не дай бог, не подумала, что сама являлась частью этого ада, а не утешением, которое помогало мне переносить весь этот кошмар.
– Сдается мне, Елена, что ты вот-вот попросишь меня начертать мое имя кровью на перекрестке четырех дорог. А как насчет тебя самой? Что ты готова отдать за то, чтобы достичь небывалых высот в поэзии?
– Все, что угодно. Абсолютно все. Чего бы мне это ни стоило.
Легко так говорить, подумала я, когда ты уверен, что в действительности тебе никто не предложит продать душу, что в реальном мире эта сделка просто невозможна. Но глядя в полное решимости лицо Елены, я поверила в искренность ее слов.
– Если бы все было так легко, – задумчиво произнесла Марин. – Никаких окровавленных ног, никакой боли в мышцах. Ни унизительных проб, где на тебя упорно не обращают внимания, потому что ты, видите ли, по каким-то параметрам не подходишь для этой роли, что бы там ни имелось в виду. Ни бесконечных часов репетиций, пропущенных из-за травмы. По сравнению со всем этим, продать душу кажется мне слишком простым решением.
– Рада, что моя единственная перспектива – это вкалывать до усрачки, как обычно, так что не суждено мне узнать, чем я готова пожертвовать ради успеха, – заметила Ариэль. – Впрочем, пофантазировать на эту тему – прекрасный способ узнать что-нибудь нелицеприятное о самой себе.
– Я что-то совсем вас всех не понимаю, – сказала Елена. – Если для вас успех действительно важен, вы просто говорите «да» и соглашаетесь на условия сделки. Без оглядки. А если вы к этому не готовы, то что вы вообще тут делаете? – Она поставила свои тарелки в буфет и пошла вверх по лестнице. А потом мы услышали, как хлопнула ее дверь.
– Как ни странно, ужин прошел лучше, чем я ожидала, – сказала Ариэль, разливая остатки вина.
– А ты ведь так и не ответила на ее вопрос, Имоджен, – заметила Марин, убирая посуду со стола.