Розы любви
Шрифт:
— Об этом мало кто знает, — сухо сказал он. — В старину валлийский дворянин должен был уметь искусно играть на арфе, лишь тогда он считался достойным своего звания, но в наше варварское время все изменилось. Теперь это можно считать моим тайным пороком.
— Музыка не порок, а одна из величайших радостей жизни, — весело сказала Клер. — Если таков образчик ваших пороков, то поневоле задумаешься: а вправду ли вы тот погибший человек, каким вас почитает свет.
— Все мои пороки носят публичный характер. И поскольку в игре на арфе есть что-то напоминающее об ангелах небесных, я держу это умение в секрете, чтобы не разрушить свою репутацию. — Он наиграл короткий разудалый мотивчик. — Мы с вами оба знаем, как важна для человека
— Ваше объяснение довольно забавно, но тем не менее оно — чистый вздор. Кстати… Почему, заметив мое присутствие, вы бросили на меня такой испепеляющий взгляд? — задумчиво спросила Клер.
Тишина и уединенность ночи располагали к доверительности, и на сей раз вместо того, чтобы отделаться шуткой, он дал правдивый ответ:
— Джентльмен должен уметь наслаждаться музыкой, так же как живописью или архитектурой, но ему не подобает тратить время на музицирование. Если же он, упаси Боже, все-таки желает играть на каком-либо из музыкальных инструментов, то это должны быть непременно скрипка или рояль И уж конечно, истинный джентльмен ни в коем случае не должен уделять свое драгоценное внимание чему-то плебейскому, например валлийской арфе.
Перебирая пальцами струны, он заставил арфу запеть, как убитый горем эльф.
От этого мучительного звука Клер невольно вздрогнула.
— Насколько я понимаю, вы цитируете старого графа. Но мне трудно представить, что ему могла не нравиться ваша музыка. Вы замечательно играете и поете.
Продолжая держать арфу в руках, Никлас откинулся на спинку стула.
— Большинство простых валлийцев предпочтут пение еде. Цыгане готовы танцевать, пока не собьют в кровь ноги. Мой дед не одобрял подобных крайностей. Для него мое желание играть на арфе было еще одним доказательством того, что в моих жилах течет нечистая кровь простолюдинов. — Он рассеянно взял несколько печальных аккордов — Мое увлечение арфой стало одной из причин, по которым я выучил валлийский. Древний язык, язык, предназначенный для воинов и поэтов. Мне пришлось выучить его, чтобы было что петь под арфу.
— А где вы научились так хорошо играть?
— У пастуха по имени Тэм Тэлин.
— Томас Арфа, — перевела на английский Клер. — Однажды в детстве я слышала его игру. Говорили, что он — арфист Люэллина Великого, вернувшийся на землю, чтобы напоминать нам о древней славе Уэльса.
— Возможно, Тэм и в самом деле один из великих бардов прошлого, вернувшийся на землю, — в нем было что-то мистическое. Кстати, он сделал эту арфу собственными руками, сделал так, как делали в средние века. — Никлас любовно погладил резную раму. — И струны натянул из металлической проволоки, а не из кишок. Я смастерил одну арфу под его руководством, но у нее получилось не такое красивое звучание. Перед смертью Тэм отдал мне свою.
— Вы играете лучше любого арфиста из тех, кого я слышала на ежегодных состязаниях бардов. Вам следовало бы принять участие в одном из них.
— Ни за что, — уже без всякою намека на мечтательность отрезал Никлас. — Я играю только для себя.
— Должно быть, вам невыносима сама мысль о том, что люди будут вами восхищаться. Похоже, вас куда больше устраивает их презрение.
— Вот именно, моя дорогая Клер, — промурлыкал он. — У каждого человека должна быть в жизни цель, разумеется, она есть и у меня. быть бездушным чудовищем, чье возмутительное поведение оскорбляет всех порядочных, богобоязненных людей.
Клер улыбнулась.
— Я не верю, что человек, умеющий так играть и петь, как вы, может быть бездушным. Кроме того, мой отец никогда не стал бы хорошо отзываться о человеке, который по-настоящему плох.
Его пальцы снова пробежали по струнам, наигрывая меланхолическую мелодию.
— Если б не преподобный Морган, я бы убежал из Эбердэра. Не уверен, что, убедив меня остаться, он оказал мне такую уж большую услугу, но как бы то ни было,
— Как же он это сделал? Мой отец очень мало говорил о своей работе, поскольку считал, что он всего лишь орудие в руках Божьих.
— Вам известно, что моя мать продала меня моему деду за сто гиней?
Прежде чем Клер успела выразить ужас, который вызвали в ней эти небрежно брошенные слова, Никлас снова ударил по струнам. Раздался низкий вибрирующий похоронный звук.
— Когда я оказался в Эбердэре, мне было семь лет, и за всю свою жизнь я ни единого дня не провел под крышей дома. Я обезумел, как пойманная в силок птица, и начал отчаянно вырываться, пытаясь убежать. Чтобы я не удрал, меня заперли на ключ в детской, а в окна вставили решетки. Старый граф призвал па помощь вашего отца, чьи духовные подвиги он уважал. Возможно, он считал, что преподобный Морган сможет изгнать из меня бесов.
— Мой отец не занимался изгнанием бесов.
— Верно. Он просто вошел в детскую с корзинкой, полной еды, и сел на пол у стенки, так что его голова оказалась на одном уровне с моей. Затем вынул из корзинки пирог с бараниной и начал его есть. Я был начеку, но он казался таким безобидным. К тому же я сильно проголодался, так как не ел уже несколько дней. Каждый раз, когда лакей приносил мне еду, я швырял ее ему в голову.
Однако ваш отец не пытался меня к чему-нибудь принудить и не стал ругать меня, когда я стащил из его корзины пирог с бараниной. После того как я умял этот пирог, он предложил мне лепешку с изюмом, а потом дал салфетку, сказав, что мои лицо и руки станут лучше выглядеть, если я их вытру.
А затем он начал рассказывать мне истории. Про Иисуса Навина и иерихонскую трубу. Про Даниила во рву со львами. Про Самсона и Далилу — тут мне особенно понравилось место, где Самсон обрушил на головы филистимлян их храм, поскольку мне ужасно хотелось вот так же разрушить Эбердэр. — Никлас откинул голову на спинку стула, и огонь в камине бросил золотистый отблеск на его точеное лицо. — Ваш отец был первым человеком, который отнесся ко мне как к ребенку, а не как к дикому животному, которое требовалось усмирить. В конце концов я разрыдался у него на груди.
Представив себе несчастного, покинутого ребенка. Клер и сама едва не расплакалась. Проглотив комок в горле, она сказала:
— Мой отец был самым сострадательным человеком, которого я когда-либо знала. Никлас кивнул.
— Старый граф сделал хороший выбор — сомневаюсь, что кто-либо кроме преподобного Моргана сумел бы убедить меня смириться с ситуацией. Он сказал мне, что Эбердэр — мой дом и что если я буду слушаться своего деда, то в конце концов у меня будет столько свободы и столько денег, сколько и не снилось ни одному цыгану. И тогда я спустился к старому графу и предложил ему сделку. — Он состроил гримасу. — По-видимому, у меня врожденная склонность к странным сделкам. Я сказал деду, что буду изо всех сил стараться стать таким наследником, какого ему хочется иметь, — но только одиннадцать месяцев в году. Взамен он каждый год должен отпускать меня на месяц к цыганам. Как и следовало ожидать, граф был отнюдь не в восторге от этой идеи, однако преподобный Морган убедил его, что это единственный способ заставить меня вести себя подобающим образом. Так ваш отец стал моим наставником. В течение последовавших за тем двух или трех лет он приходил в Эбердэр почти каждый день — за исключением того времени, когда разъезжал с проповедями. Кроме обычных школьных предметов, он учил меня вести себя как англ. В конце концов я был подготовлен к поступлению в закрытую частную школу, где из меня уже можно было лепить нечто в достаточной мере похожее на английского джентльмена. — Он бросил на Клер взгляд, полный иронии. — Перед тем как уехать, я подарил вашему отцу ту книгу с благодарственной надписью, которую вы использовали для шантажа.