РrоМетро

Овчинников Олег Вячеславович

– Да, я это, товарищ майор, – сказал рядовой в трубку. – Тут у меня эти… посторонние… Нет, нет… Да наши они, из Москвы. – Название города он произнес с трудно передаваемым чувством ностальгии по несбыточному, точно младший братишка чеховских трех сестер. – Что я, уродов, что ль, никогда… Так точно! – Он сильнее прижал телефон к уху и понизил голос. «Пора?» – подумал я. Но отчего-то решил немного повременить. – Да вы что, товарищ майор, тут же ребенок малолетний и эта… девушка! Может, хоть ее?.. Ну, товарищ ма… Понял, – пробормотал он. – Есть так точно! – Рука с трубкой медленно опустилась.

Именно в этот момент я решился.

Пользуясь временным замешательством Савельева и тем, что дуло автомата не смотрит в мою сторону, запоздало прикинув, что, черт, могу ведь и не достать, посетовав: эх, надо было пораньше, пока рядовой трепался со своим майором, передвинуться хоть на полметра влево, и в то же время отчетливо понимая, что другой возможности у меня уже не будет и поэтому я просто обязан достать, а значит, достану – хоть в полете, хоть одной рукой, хоть пальцем – словом, не тратя ни секунды на пустые размышления, я прыгнул.

И достал. Плечом. Приклад автомата.

Увы, этот рядовой третьего уровня оказался не так прост, как мне сначала показалось. По крайней мере реакция у него была отработана на совесть.

Уже в следующее мгновение я корчился на грязном полу, ослепший и оглохший от боли в сломанной ключице. Даже кричать не мог: болевым спазмом намертво свело челюсти.

– Сидеть! – рявкнул Савельев. От его недавней растерянности не осталось и следа. – На место, я сказал!

– Не могу. – Я медленно процеживал слова сквозь зубы, как кашалот – облако зоопланктона. – Ты мне плечо… сломал.

– А ну! – Рядовой замахнулся прикладом. – Или добавить?

Его лицо взошло надо мной бледной луной. А ведь он не даст нам ни единого шанса, подумалось вдруг.

Я стал отползать назад, на место. Петрович, Игорек и Лида помогли мне подняться на ноги. Только Ларин остался сидеть, всем своим видом показывая, что он здесь ни при чем и вообще не с нами. Кажется, он даже, воспользовавшись суматохой, отодвинулся подальше от меня, поближе к своей драгоценной сумке.

Еще бы, там же «Домик в деревне»! – вспомнил я. – Любимый напиток трусов и предателей! Кто не рискует, тот пьет «Домик в деревне»!

Мне захотелось плюнуть в его сторону, однако пришлось сдержаться: если честно, я плохо переношу вид собственной крови.

– Теперь встать! – продолжал командовать Савельев. – Быстро!

Ну уж, дудки, устало подумал я. Сидя, стоя, какая разница? Все равно недолго осталось.

Я попытался пошевелить раненым плечом. Получилось, хоть и больно было до слез. И все-таки не перелом, а сильный ушиб; неделька-другая – и даже синяков не останется. То есть не осталось бы, имей я в запасе недельку-другую.

Сильнее боли была обида. Почему мне так не везет? Почему все события этого дня складываются до того неудачно, что впору сказать: «вычитаются»?

– Ну! А тебе что, особое приглашение требуется? – прошипел Савельев. – А ну, встать!

Я заметил, что все мои попутчики уже стоят, сбившись в тесную кучку, – логично: патроны, хоть и казенные, следует экономить – кроме Ларина, который стоял особняком и смотрел куда-то в сторону.

– Спокойнее! – сказал я, отражаясь в расширившихся от гнева глазах рядового. – К чему обострять черты лица? Раз уж выпить на посошок у нас нечего, давайте хоть присядем на дорожку.

– Что?! – взъярился Савельев. Он волнения из его речи начали выпадать отдельные буквы. – Этты кому, падаль, скзал «спокойно»? Этты мне?! Ну, я тя щас успокою!.. Считаю до трех! Раз!

Автомат больше не плясал в его руках, теперь он был сориентирован мне точно между глаз и неподвижен, как стрелка компаса, положенного на идеально гладкую поверхность. Я воспользовался удачной возможностью рассмотреть оружие вблизи, правда, для этого мне пришлось скосить глаза к переносице.

– Два!

Действительно, АК-74, без намека на модернизацию. Потертый и поцарапанный – особенно торец ствола и приклад – он выглядел так, словно сошел с конвейера оружейного завода одним из первых в своей серии. Сквозь пелену тупого безразличия, охватившего меня, проскользнуло: «Интересно, а как это – когда тебя расстреливают?» Кажется, мне доводилось переживать подобное ощущение раньше, в какой-то из предыдущих своих инкарнаций. И кажется, в тот раз мне не понравилось.

Да, шибко не понравилось.

– Три!

Я закрыл глаза, в последнее мгновение заметив, как Савельев делает то же самое и вдобавок отворачивает лицо.

– Простите, – сказал или подумал я. Других слов у меня не нашлось, да и не нужны они были, другие слова. «Поздно, – подумал я, и тут же: – Я не вздрогну!»

– Расчет окончен! – раздался откуда-то сверху холодный и жесткий голос, столь не свойственный Евгению Ларину. – Одно движение – и тебе придется начать новую жизнь. Если, конечно, врачи сумеют собрать тебя заново из молекул.

Я открыл глаза и тут же снова зажмурился, одновременно отчаянно закусив нижнюю, чудом уцелевшую губу. Чтобы не засмеяться. Но удержаться от смеха не было никакой возможности, тогда я прикусил верхнюю, заблаговременно разбитую. Рот привычно наполнился солью, на глазах мгновенно выступили слезы, что было не очень хорошо, но по крайней мере терпимо. Сосчитав в уме до десяти и, кажется, пропустив пару чисел, я снова рискнул взглянуть на мир.

И все-таки это выглядело чертовски смешным: непоколебимое дуло автомата, стиснутого в потных ладонях Савельева, сам рядовой, послушно застывший на месте, и наконец, величественная и вместе с тем нелепая фигура Жени Ларина, стоящего за его спиной с лицом профессионального убийцы и электродрелью, приставленной к бритому виску. Той самой электродрелью, которую он, получается, все-таки купил на станции «Северное Моргазмово», как раз когда у меня случился загадочный провал в памяти. За 129 рублей, вспомнил я. В комплекте с набором всепогодных… всепогодных… И пережил еще один мучительный, задушенный в зародыше приступ смеха. Потом не к месту вспомнил про прилагаемый вакуумный фонарик для круглосуточного сверления и пронзительно скрипнул зубами. Смеяться мы будем потом. И оправдываться потом. И просить прощения – тоже. Женя-Женечка, с нежностью подумал я, прости недалекого, прости, что грешным делом подумал про тебя… ну, всякое. Я сам потом, если у нас все получится, собственными руками отолью тебе памятник, хоть из бронзы, хоть из меди, хоть из термотитана, и установлю его на родине героя. Честно!