Рубедо
Шрифт:
Генрих щелкнул пальцами, и муха, обуглившись до черной крошки, упала на паркет. Кайзер вздрогнул и утер лысину платком.
— Хм, хм, — промычал он, опасливо поглядывая на Генриха. Тот, перехватив взгляд, устыдился и спрятал руки за спину, но все же продолжил:
— К тому же, армия нуждается в перевооружении. Артиллерийское снабжение слабое, и это стоит признать. В Галларе уже год как используют восьмимиллиметровую винтовку, и она показала отличные результаты. Давайте закажем пробные образцы!
— И что же, сударь,
— Хотя бы их часть! — дернул подбородком Генрих. — С чего-то ведь надо начинать?
— Возможно, возможно… — брови его величества снова сошлись на переносице, взгляд отяжелел. — Вот только кому поручить? — он покачал головой. — Мне нужен человек ответственный и серьезный, кто действительно разбирается в вопросе и верен делу империи…
— Уж вашим генералам по силам справиться с таким пустяком, — пожал плечами Генрих. — Поручите любому из них.
— Я лучше поручу это вам.
— Воля вашего императорского величества закон, — слегка поклонился Генрих. — И, если это все, разрешите мне…
Он не договорил.
Смысл сказанного настиг его, как настигает приливная волна, в груди стало больно и горячо.
— Простите, ваше величество? — осторожно подбирая слова, заговорил Генрих. — Мне вдруг показалось, будто вы…
— Не показалось, — жестко перебил кайзер. — Я собираюсь поручить это вам.
Генрих упал обратно в кресло. Зародившийся под сердцем огонь вязко потек по венам, и, чтобы унять радостную дрожь, он с силой сжал подлокотники.
— Второго дня, — продолжил кайзер, — я разбирал бумаги, и обнаружил ранее присланные вами предложения. Я внимательно их изучил и, должен признать, они не дурны.
— Тогда вы отклонили их, — с усилием вытолкнул Генрих. — Почему теперь…
— Потому что я пересмотрел свое решение. Ваш смелый поступок во время торжеств позволил мне взглянуть на вас с новой стороны. И пусть я не в полной мере одобряю его и не могу разделить восторгов авьенцев — да, да! Не думайте, будто я не читаю газет! — вы показали себя человеком хотя и порывистым, но благородным.
— Ваше величество! — Генрих снова привстал. — Как Спаситель и ваш сын, я не мог поступить иначе!
— И я оценил это. Возможно, допустил ошибку, когда судил о вас слишком предвзято, — из-под кипы бумаг кайзер достал сложенную вчетверо карту, и Генрих сел. — Но ваша самоотверженность и знания впечатляют. Смотрите-ка! — разгладив ладонью бумагу, император удивленно качнул головой. — Вы оказались правы, в Далме и правда стоят восемнадцатая и сорок седьмая дивизии. Скажите, сударь, вы могли бы отправиться туда на следующей неделе?
— Отправиться? — эхом повторил Генрих. — Но мне запрещено покидать Авьен.
— Спасителю да, — ответил кайзер, поднимая глаза. — А генеральному инспектору сухопутных войск империи — нет.
На миг стало трудно дышать. Генриху хотелось расстегнуть воротник, чтобы глотнуть немного
И тяжесть отступила.
— Я даже не мечтал, — сказал он, выпрямляя спину и опуская руку на подлокотник. — Ваше доверие дорогого стоит! Я сделаю все, чтобы оправдать его, отец!
— Тогда подготовьте доклад. На завтрашнем заседании я собираюсь поднять вопрос перевооружения армии.
— Вы допускаете меня до заседания кабинета министров?
— И более того: настаиваю на вашей явке. Помнится, вы хотели предложить что-то по предупреждению дальнейших вспышек чахотки?
— Да, открытие больниц для малоимущих и финансирование научных исследований.
— Жду предложений и по этому вопросу. Только тщательно подбирайте слова, не забывайте, что вас будут слушать мои министры, а не посетители салона на Шмерценгассе.
— Отец! — Генрих почувствовал, как вспыхнули уши.
Лукавый огонек мелькнул во взгляде кайзера и пропал.
— Ступайте же теперь. Надеюсь, вы довольны?
— И благодарен!
Генрих поднялся — пружинисто и легко.
Почему кабинет отца прежде казался ему мрачным и неприветливым местом? Нет, здесь вполне просторно и вольно дышится, в солнечном свете кружатся золотые пылинки, в фарфоровой вазе — не замеченный раньше букет. Не розы — обычные полевые цветы, которые так любит матушка.
— Генрих.
Оклик заставил его вздрогнуть и опустить взгляд.
— Когда вы росли, — продолжил кайзер, — мне нечасто удавалось быть рядом с вами. Я всегда был больше императором, чем отцом. И хотел в вашем лице видеть, прежде всего, достойного преемника, потом Спасителя, и под конец — сына, — его горло дрогнуло, и Генриху подумалось, что отцу, должно быть, тяжело подбирать слова. — Не удивительно, что я совершенно не знаю вас. И больно представить, что уже поздно…
Он умолк, встревоженно глядя на сына, лоб собрался в морщины. Точно на миг осыпалась гранитная скорлупа, и под ней оказалось что-то человеческое, живое, уязвимое.
Не кайзер и не полководец — просто усталый пожилой человек.
— Нет, отец, — с мягкой улыбкой ответил Генрих. — Если этого хотим мы оба — поздно не будет никогда.
Особняк барона фон Штейгер.
В сейфе Марго — полная картотека ее клиентов.
Семейные скелеты — вместе с грязными тайнами и маленькими личными грехами, — аккуратно вынуты из шкафов, разобраны на косточки, перемыты и убраны в переплеты. Тут же — финансовая книга, где летящим почерком по-славийски прописано, кем, сколько и за какую услугу переведено на банковский счет фон Штейгер, жирно подчеркнуты должники и вымараны те, чьи грехи прощены и списаны.