Рубеж (Сборник)
Шрифт:
Хасан смотрел на закат уже без всякой надежды, ждал, когда окончательно стемнеет. Он сам назначил этот последний срок. Потом он должен принять решение. Каким оно будет, Хасан еще не знал. Знал лишь, что должен предпринять что-то очень важное и серьезное. Третий день подходил к концу. Никогда еще он не чувствовал себя так жестоко обманутым. Даже когда за жалкие гроши батрачил на пройдоху Якуб-хана. Как провел его Джелайни, послав под пули!..
Несколько дней назад в Наврузе они прошли на виду у всего кишлака. Сделали все так, как требовал Джелайни. А через сутки, на рассвете, они заметили отряд шурави, который двигался им навстречу,
Тогда еще никто не знал, что судьба готовила им более тяжкий удар. В кишлаке Абихайль, где Хасану был обещан транспорт, никто ничего не слышал ни о машине, ни о Джелайни. Хасан приказал обыскать двор, который был помечен на схеме, но ничего не нашли. Пришлось остановить рейсовый автобус… Тогда он еще верил. Вдруг произошла какая-то ошибка? Уверенность Хасана сильно поколебалась, когда выяснилось, что в приграничном кишлаке Дуар никогда не жил человек по имени Карахан. Но и тогда Хасан не терял надежды, верил, что Джелайни не обманет, придет на встречу в Дуар. Но срок прошел. Хасан ждал еще три дня. И только тогда понял, что его обманули, провели, как мальчишку. Джелайни избавился от него. Зачем ему старый глупец, с которым к тому же придется делиться деньгами? Когда делят деньги, сначала считают людей…
Солнце зашло. Дорога исчезла во мраке, но она уже не беспокоила Хасана. «Пойду к людям», – решил он. Они терпеливо и почтительно ждали его в отдалении. Видели, что старый Хасан не в духе и, хотя все давно поняли, подойти не осмеливались. «Суфи, суфи», – услышал он негромкие голоса. Да, для них, двадцати-тридцатилетних, он уже старик. Старик с разумом мальчишки! Подлый шакал Джелайни… Странно, но злость уходила, а вместо нее появилось ощущение пустоты и безразличия. Так бывает, когда проходит первое потрясение после непоправимого горя.
– Джелайни предал нас. Обманул и выбросил, как ненужный хлам.
Все молча стояли. В темноте он не видел их лиц, но знал, что вряд ли сумел бы что-то в них прочесть. Война стирает чувства с лиц… Кроме одного – злобы. Злобы Хасан не боялся, хотя ему почудилось в какое-то мгновение, что люди сейчас бросятся на него и растерзают. И было за что. Но люди молчали. Только самый молодой – шестнадцатилетний Салих – выдохнул что-то вроде восклицания.
– Разожгите костер, – сказал он, заметив под ногами кучу сухой колючки и припасенные заранее дощечки.
Салих как будто ждал распоряжения. Под его ловкими руками быстро вспыхнул и тревожно замерцал огонек. Стало чуть светлее. Хасан первым сел к костру, потом – остальные.
– Что же нам теперь делать? – нарушил тишину вечно угрюмый Джамаль с раскроенной шрамом щекой.
– Я теперь вам не командир. Пусть каждый поступает по совести.
– А как – по совести? – глухо спросил Джамаль.
Хасан на мгновение задумался,
– Мусульманин тот, от языка и рук которого спокойны мусульмане. Это написано в Коране. А теперь подумай, было бы спокойно от дела рук твоих народу?
– Я боролся за веру, – ответил Джамаль, – так же, как и ты. Разве ты забыл это?
– Это говорил бешеный пес Джелайни. А я и ты покорно слушали и верили ему. Неужели вы все ослепли?
Голос Хасана уже срывался на крик, по его коричневому лицу плясали отблески пламени, отчего оно казалось еще страшнее.
– Пора возвращаться по домам. Пес – где насытился, человек – где родился. Хватит воевать, хватит лить кровь. Хватит слушать сладкие речи таких шакалов, как Джелайни. Он говорил, что сражается за веру, а сам думал о деньгах…
Он замолчал, потом снова заговорил:
– Мы – мусульмане. Мы сверяем свою совесть и чистоту наших помыслов с Кораном. Что говорит Священное Писание о тех, кто лжет в лицо? – и он протяжно, чуть нараспев, прочел аят из Корана: – «И не препирайся за тех, которые обманывают друг друга. Поистине Аллах не любит тех, кто изменники».
Хасан снова замолчал, опустив голову на колени. Толстые морщины на затылке разгладились. Конец чалмы висел над самым пламенем, грозя вот-вот вспыхнуть.
– А правда, что правительство обещало помиловать тех, кто добровольно сдается? – раздался вдруг юношеский голос.
Хасан поднял голову и увидел, что глаза у Салиха, как маленькие горящие угольки.
XXIII
С той самой минуты, как Читаев узнал подробности предстоящей боевой задачи, все мысли его были об операции. Он сравнил себя с туго сжатой пружиной с двумя острыми концами, которая распрямляется и летит, выстреливая самое себя; он в секунды преодолеет пространство, выломает дверь или влезет в окно – и все это быстро, очень быстро, пока не очухается охрана, он полоснет по ней очередью, распахнет последнюю дверь, сбив замок, и произнесет что-то вроде: «Товарищи, вы свободны!»
За бортом замелькали отчетливо, как это бывает на малой высоте, квадратные и прямоугольные поля; они серо-коричневые, потому что зима, а весной станут изумрудными, салатовыми, всех оттенков зелени цвета. Солдаты сидели напряженно бледные, чуть подавшись вперед, бушлаты скинули, чтобы действовать налегке. Все – одинаково плотные и широкоплечие из-за бронежилетов – современных кирас; на головах каски, автоматы между ног.
– Вот он! – крикнул Читаев Курилкину, показывая вниз на кишлак, зажатый почти вертикальными стенами гор. Мелькнула река, бегущая неслышно по камням, и различим уже дом на окраине. Вертолет рвал лопастями небо, разбрасывал гигантские тени, опускался все стремительней, и так же стремительно аккуратный прямоугольничек – спичечная коробка – превращался в глинобитный дом. Вокруг по периметру – дувал, одна сторона дома выходит наружу.
Вертолет ткнулся в землю, все повалились набок, но тут же единым рывком вскочили, потому что борттехник уже рванул настежь дверь и потому что было пора. Первым спрыгнул Читаев, за ним – Курилкин, потом – Мдиванов, Бражниченко… Но пружиной влететь в дом не удалось. Из окон загремели очереди. Читаев с группой захвата плюхнулся в пыль. Тут же за спиной затрещали очереди: группа прикрытия Хижняка. Еще несколько человек проскользнули за дом, чтобы проникнуть во двор с тыла.
– Смотри, «духи»!