Рубежи свободы
Шрифт:
Вид и впрямь захватывающий - не обрыв, но берег высокий, Москва под нами, даже Кремль вдали можно различить. На том берегу стадион Лужники не построен еще. День ясный, ветер облака разогнал, снизу от реки дует, хоть на дельтаплане летай. К Марии пристает невидимым хулиганом, от которого девушке не отбиться и не убежать, будто сотней невидимых рук лапает, гладит ее по всем местам, плащ распахнул и вздувает над головой, платье то облепит, то ввысь рвет, будто желает помочь Машеньке раздеться. Ей это явно не нравится, она даже мой локоть отпустила и пытается обеими руками подол у ног прижать. Шляпу с головы сдернула, волосы на ветру взлетели волной.
– Надень лучше - говорю я - тебе очень идет.
Не скажу я девушке (зачем огорчать) что выбрал я ее из многих знакомых (мы, герои войны, молодые еще, тут у женщин бешеной популярностью пользуемся)
Послушалась, шляпу надела, за поля держит двумя руками. И стала в юбке-клеш на ветру как Мерилин - хотя нет здесь еще того кино, зато не в голливуде а на Мосфильме случай был, с двумя известными особами, причем и я некоторое отношение имел - но о том история отдельная. Вид стройных ножек в нейлоновых чулках - зрелище, глазу приятное, но циник я а не романтик, а потому в данный момент меня больше интересует, не обнаружится ли там кобура, как обычно "лючии" носят, вот почти уверен, что девочка наш кадр, но хочу знать точно. Зачем так сложно - чтобы увидеть, что у барышни под платьем, пригласи ее в "номера", или к себе домой, тем более что она сама наверное, будет не против? А вы поверите, что третий год встречаемся, но пока не было у нас с Машей ничего, кроме таких вот прогулок, театров и ресторанов? И я бы не поверил, услышав - однако же, правда, вот так пока и ходим, как пионер с пионеркой! Сначала я мечтал, с ней по злому и грубо, как с какой-нибудь американкой на развалинах горящего Нью-Йорка. И не мог - потому что как до чего-то вроде поцелуев доходит, я вместо Марии ту, другую вижу, наваждение, или у меня уже крыша едет на этой почве (и не к психиатру же идти - а психотерапевтов пока еще нет тут как класса) - а с Ней никак нельзя по-грубому, я любого в клочья порву, кто посмел бы! Да и Маша, даже если и не любит, а играет, желая чтоб был муж, дети, и дом, а не комната в общаге - это еще не причина, чтоб с ней как с врагом. Вот была бы ты американкой, и в чужом городе, после нашего штурма. Взгляд мой перехватила, ойкнула, поспешно одернула платье - и ничего такого я увидеть не успел.
– Валечка, не надо, не смотри! Ты ведь не такой как Сашка Янов?
Играет, или в самом деле такая недотрога? До секс-революции больше десяти лет (и то, если она в этой истории будет, и не только на Западе). А тут - когда фрицы, наших девушек, угнанных в Германию обследовали, то поразились, что из них девяносто процентов, девственницы, это для немок со всеми их "тремя К" тогда уже было чересчур! В войну было проще "завтра убьют, чего беречься" - ну а после Победы, даже те, кто были ппж, стали вдруг как героиня какого-то английского романа, из дам полусвета, ярой поборницей викторианской морали. Сейчас же в СССР "аморалка" не приветствуется - в деревне, где мужиков выбило, проще, ну а в Москве, если девушка подаст куда надо заявление, что "поматросил и бросил", куча неприятностей тебе гарантирована, при любой должности и заслугах. Нуа я - неужели, старею, или просто устал? Взгляну на того же Юрку со своей итальяночкой - и белая зависть берет. За тридцатник мне - и что, вернее кто после меня останется? И хочется все-таки, если снова "выездным" стану, чтобы дома тебя кто-то ждал. Еще хочется, как я слышал, и Адмиралу нашему, чтоб на белом пароходе, и море кругом, отдых, и никаких забот. Ну а чего хочется прямо сейчас?
– Маша, а давай сегодня ко мне заедем? Оценишь мою холостяцкую квартиру. А то все за ручку гуляем, как школьники.
А она на меня смотрит и отвечает, так серьезно.
– Валечка, я тебя очень люблю - но я не такая. Вот когда заявление подадим. А так, ты прости. Не хочу быть ппж!
Может и впрямь жениться мне - где я еще другую такую найду?
А на столбе репродуктор орет - что-то про героическую борьбу уже вьетнамского народа.
Лангшон, север Вьетнама. Этот же день, 16 мая.
Китайцы входили в город, как саранча - не армией, а толпой оборванцев жуткого вида. Голодные, обмотанные в грязное тряпье, часто босые, больные цингой, вооруженные кто чем, иногда даже бамбуковыми копьми, или просто палками, некоторые тянули за собой жен и детей, столь же оборванных и голодных. Куда делась американская помощь - винтовки, мундиры, каски, сапоги? Спросите о том генерала Ла Хуна - который был убежден, что столь ценные вещи гораздо значимее для него на складах интендантства, как товар, ну а быдло, кому все равно завтра сдохнуть, как-нибудь обойдется и так! И если ближе к северу (и линии фронта) был хоть какой-то порядок (трудно с палками и голодным останавливать коммунистические орды, да и американцы там следили за снабжением), то в забытых богом тыловых провинциях творилось нечто невообразимое. Конечно, личная "гвардия" генерала была должным образом вооружена и снабжена всем необходимым - Ла Хун не был дураком, да и американцев в его Ставку могло каким-то ветром занести, и желательно было показать им образцовые полки китайской армии. Но для вьетнамской экспедиции годились и последние оборванцы. Которых не надо было в этом походе кормить - будут сыты трофеями! Как сей достойный генерал думал окупить этот набег лично для себя - все просто, каждый их командиров полков знал, что по возвращении он обязан внести ценностей на объявленную генералом сумму, "а что сверх того, то ваше".
А потому, эта орда, несмотря на свой жалкий вид, была воистину страшной. Они сметали и пожирали все на своем пути - даже голубей и воробев, что говорить о курицах и коровах! И город, где до недавнего времени, под рукой французов, а затем Вьетконга, сохранялся порядок, казался кладезем изобилия для вечно голодной китайской солдатни. Они грабили все подчистую, снимали в домах даже лампочки, провода, а также стекла и рамы. Принимали куски мыла за пищевой концентрат и пытались есть. И убивали всех, кто пытался помешать - включая своих же товарищей из соседних подразделений. Так как китайские полковники тоже не были дураками и спустили аналогичный приказ командирам батальонов, и так до самого низа. И начиналась смертельная драка между китайскими солдатами, из-за любой находки, имеющей хоть какую-то цену.
Женщин, кто не успели убежать, насиловали толпой, нередко также вступая в драку с солдатами соседней роты. Поджигали дома, часто даже не по умыслу, а разводя костер на полу, чтобы сварить пищу - и чего жалеть, не свое! Пойманных жителей мобилизовывали в кули, чтобы не самим тащить награбленное. Француза-учителя, которого не тронули коммунисты, забили палками на крыльце школы, куда этот глупец пытался не пустить доблестных китайских воинов. Такой была война в Китае, и сто, и двести, и тысячу лет назад. "Выдумывается поход, на того, кто кажется слабым, погибают несколько тысяч или десятков тысяч мерзавцев, о которых никто не сожалеет, делится награбленное".
А после подошла Вьетнамская Народная Армия. Выжившие из воинства генерала Хуна утверждали - не меньше десяти тысяч дьяволов, с русским оружием и русскими офицерами во главе. На самом деле в роте территориальной обороны было всего девяносто шесть человек, и командовал ими не советский капитан, а немец, бывший дезертир из французского Легиона - но на девятом году войны, все бойцы были вооружены автоматами ППС и мосинскими карабинами, имелось также три ручных пулемета и даже один миномет, а главное, это было воинское подразделение, обученное правильной тактике и дисциплине. И этого было достаточно, чтобы как метлой вымести из Лангшона китайскую орду - тем более, что китайские офицеры даже не пытались руководить боем, а больше были озабочены, как убежать с награбленным. Ну а паника, очень заразная и быстро распространяющаяся вещь!
Хуже всего пришлось тем, кого взяли в плен. Так как вьетнамцы, по части пыток и казней, очень многое позаимствовали от китайцев. А учитывая свежесть их преступлений, на милосердие от жителей Лангшона китайские горе-вояки надеяться никак не могли. Впрочем, не легче было и иным из беглецов - с первого из своих "полковников", пришедшего с докладом, обозленный генерал Хун приказал заживо содрать кожу, в назидание другим. Характерно, что среди командного состава потери были в процентном отношении намного ниже, чем среди рядовых - поскольку офицеры первыми пускались в бегство. В итоге, поход себя совершенно не окупил - какую бы низкую ценность не представляли голодранцы, все равно, теперь надо было по деревням новых наловить на замену!