Рубин эмира бухарского
Шрифт:
— Славная безделушка. Купил здесь на базаре.
Через несколько минут на ковре появился чайник с крепким ароматным чаем, какого мы уже давно не пили в России, и неизменное блюдце со сластями.
Я принялся пить с наслаждением, поблагодарив его взглядом.
— Давайте представимся друг другу, — сказал он, — а то неловко, не знаешь, как обращаться. Я — Файзулла.
— Глеб, — отозвался я. Фамилия на Востоке была, по-видимому, излишней.
— Ну и что же, вы думаете когда-нибудь попасть в Индию? — продолжал, как бы преследуя какую-то мысль, Файзулла.
— Не знаю, как удастся. Может быть, вы бывали там? — парировал я. Мне не очень нравилось, что он меня выспрашивает.
— К счастью, нет.
— Почему «к счастью»?
— Так, знаете, — со вздохом, смысл которого был понятен только ему, произнес Файзулла, — в эти края не тянет.
— Вы не любите путешествовать? — удивился я. — Что может быть лучше? Неужели вы никуда не ездили?
— Да нет, я достаточно поездил и во многих местах побывал, но далеко отсюда.
— Где же? — полюбопытствовал я.
— Везде понемногу, — уклонился он.
— И что же вам больше всего понравилось? — настаивал я.
Он засмеялся и сказал:
— Вероятно, сказочный остров Ципангу.
Теперь округлились уже мои глаза. «Сказочный остров Ципангу» — это рассказы о Японии, одна из любимых книг моего детства. Я загорелся. Передо мной сидел человек интеллигентный, способный, моих лет, с которым я мог говорить и который бывал на Востоке. И не в Индии, а еще дальше.
— Так вы были в Японии!.. — медленно и задумчиво повторил я и почувствовал, что вся затаенная тоска и желание дальних путешествий должны были прозвучать в моем голосе.
Внезапно мой собеседник отстранился от меня. В глазах его читалась не то злоба, не то испуг. Он волновался:
— Нет, нет, это я так сказал. Просто в детстве слышал. Я не знал, что вы знаете эту книжку. Я пошутил. Я, конечно, там не был.
Взгляд его вновь упал на мою индийскую книжку, и он быстро переменил тему:
— А что это у вас по-индийски?
— Поэзия, — вздохнул я.
Весь мой энтузиазм по отношению к любимому предмету вылился наружу, и я со всем жаром молодости потянулся к сочувствию, я жаждал найти аудиторию, поделиться с кем-то. Перед нами лежала залитая солнцем площадь, у нас не было никаких забот, я был возбужден непривычно крепким чаем. О чем было говорить со своим ровесником, как не о поэзии?
— Знаете, что я перевожу? Знаете вы это место в «Сакунтале»?
— Нет, не знаю, — ответил он.
Я поглядел на него. Черты лица изящны, глаза ясны, но интеллектуального блеска, который я знал, который был в глазах моих товарищей по университету, готовых просиживать дни за книгами или проводить длинные белые ночи на набережных Невы за спорами, — этого в нем не было.
— Хотите, я вам прочту свой перевод — я сделал в поезде, — предложил я и, не дожидаясь ответа, продекламировал. Потом я сделал небольшую паузу, сознавая, что постыдно напрашиваюсь на одобрение.
Он был изысканно вежлив:
— Чудесный перевод. В особенности конец.
Это было неверно. У него отсутствовал настоящий вкус. Конец был самым неудачным местом, и я решил его изменить. Но я уже не мог остановиться, мной овладел, демон какой-то экзальтированной болтливости.
— А знаете вы это место у Анандавардхана [4] ? — болтал я. — Последнее купание небесной девы в драгоценном блистающем бассейне. Царь видит ее и говорит: «Мое сокровище, в хрустальном ты бассейне...»
4
Анандавардхана — индийский поэт и ученый, живший в IX веке.
— Как это? — задумчиво переспросил Файзулла.
Неопределенное выражение появилось в его глазах. Не насмешка ли? Нет, скорее какое-то лукавство, озорство или затаенная мысль, обращенная к самому себе.
— А хорошо ли? — вдруг тихо спросил он. — Может быть, лучше звучало бы: «Мое сокровище, ты в мраморном бассейне...»
— Нет, — с горячностью возразил я, — вот я же помню оригинал, — и я привел эту строчку по-санскритски.
Но тут меня охватило академическое сомнение. А что, если он прав? Все-таки это стихотворение IX века. Может быть, он видел другое издание или другой вариант? Или мы вообще говорили о разных вещах?
— А как вы помните? — спросил я. — Где вы видели?
Новое выражение мелькнуло в глазах Файзуллы. Опять что-то похожее на испуг.
— Нет, нет, — поспешно заверил он меня. Его голос дрогнул. Он облизнул губы. — Конечно, вы правы. Я нигде не видел. Как вы сказали? «В хрустальном бассейне»? Конечно, так лучше. Я просто так сказал...
Какая-то тень нависла над нами. Я поднял голову.
— А, Глеб! — развязно сказал Ратаевский. — Я уже несколько минут слушаю ваши разглагольствования; хотя ничего не понимаю. Можно посидеть с вами?
И откуда он взялся?
— Я не знал, что и вы в Фергане, — буркнул я.
— Что, надеялись избавиться от меня в Ташкенте? Нет, там еще долго не будут играть, ремонтируют театр, а мне поручили поехать посмотреть, что и как в Фергане, на случай гастролей.
Я подвинулся и дал ему место.
— Познакомьте меня с вашим другом, — попросил он.
— Знакомьтесь, — сказал я. — Это Борис, это Файзулла.
Оба, не говоря ни слова и, как мне показалось, принужденно, пожали друг другу руки.
Оставаться с Борисом и вести беседу о санскритской поэзии мне уже не хотелось. Я взглянул на часы. Был почти полдень. Я поднялся:
— Извините, я должен идти. Надеюсь, как-нибудь продолжим наш разговор.
Лицо и движения Файзуллы, когда он встал и протянул мне руку, были очаровательны.
«Какой все-таки природный аристократизм, какие манеры у этих людей Востока, — думал я про себя. — Или, может быть, это русский дворянский лоск и он получил его где-нибудь в России, ведь он так блестяще говорит по-русски, или это Дальний Восток. И бог знает, где он еще был». Во всяком случае новое знакомство произвело на меня впечатление, и я уходил почти счастливым. Теперь какой дорогой идти? Я пересек площадь, остановился и оглянулся кругом. Глаз мой поймал Файзуллу и Ратаевского. Они сидели на ковре в позе самой интимной беседы, если не перешептывания, головы их были сдвинуты вместе. Внезапно оба расхохотались. Борис крикнул что-то невнятное, но ухо мое уловило местоимение «ты». «Как это быстро у них получилось!» — удивился я.