Ручей на Япете (сборник)
Шрифт:
— Жизнь?
— Конечно же! Заряженные пласты до сих пор не наблюдались, зато обладающие мощным электрическим зарядом существа есть и на Земле, и на других планетах. Мощностью, конечно, на много порядков ниже, но это уже не принципиально. А если здесь и в самом деле существует жизнь — на поверхности или под нею, — то она неизбежно обладает обменом, основанным на прямом усвоении энергии Солнца. В таком случае не исключено, что эти существа в случае опасности могут защищаться именно таким способом…
Горин подпирал голову кулаком — иначе она не могла держаться прямо. Страшно хотелось спать.
— Мы бы заметили, профессор, —
— Если жизнь была на поверхности. А если — под нею?
— В этой полости?
— Не обязательно.
— В веществе такой плотности?
— Ну этой плотности далеко до предельной. А если существо обладает плотностью большей, скажем, на два порядка…
— Может быть, — устало проговорил Горин. — Может быть, существо. Или вся эта глыба. Весь астероид.
— А почему бы и нет? Горин, вы что, уснули?
— Еще нет, профессор. Но близок к этому.
— Не смейте спать! Не спите, мальчик! Именно сейчас вы не можете позволить себе это. Подумайте: ведь место, где мы находимся, — единственное пригодное для посадки!
— Очень удобное место, — пробормотал Горин.
— Сюда будут садиться!
Горин напрягся, отталкивая сон.
— Не спите же! Ну хотите… хотите — споем песню, а? Или я расскажу вам анекдот. Я в юности знал массу анекдотов, очень смешных. Не спите. Поймите: придет новый корабль и сядет здесь!
— Этого нельзя допустить, — через силу проговорил Горин.
— Ни в коем случае! Вы понимаете, что нужно сделать?
— Я не вижу, что мы сможем…
— Дать знак опасности!
— Крест? А как?
— Как? А мы?
— Мы?
— Ну конечно же! Мы сами!
Горин размышлял, глубоко дыша.
— Не успеть.
— Надо успеть! Надо!
Горин промолчал. Кровь по-прежнему капала из рассеченного лба и из плеча, в скафандре образовалась уже лужица, и грудью Горин лежал в этой лужице и чувствовал, как с каждой каплей уходит жизнь, как приходит сон, носивший, впрочем, иное название… Он пошевелил руками, примеряясь, как будет ползти. Потом — ногами.
— У меня мало шансов, профессор. А вы?
— Я, к сожалению, нетранспортабелен, как говорят медики. Конечно, будь мы предусмотрительнее, мы захватили бы, выходя, тележку. А так… Видите ли, друг мой, у меня раздроблены ноги, и что-то лежит на них. Кусок обтекателя, по-моему. Двигаться я не могу.
— А как же вы…
— Как я не истек? Я, знаете ли, лежу наклонно, вниз головой. Тут такой рельеф. Как вы думаете, до меня далеко?
— Около километра, — прикинул Горин. — Выйдя, мы успели разойтись метров на четыреста, и взрыв потом швырнул нас… Да, судя по тому, как ясно мы слышим друг друга, что-то около километра — если бы было больше, прием был бы хуже, рации ведь у нас слабые.
— Вы должны доползти. Доползти, освободить меня от обтекателя — при здешнем напряжении гравитации это совсем не трудно, — выпрямить и лечь поверх крестообразно.
— Вы думаете, они…
— Не знаю, поймут они или нет, что это означает. Но садиться не станут, чтобы не сжечь нас. Спустят человека. А там уж разберутся…
— Ползу, — сказал Горин.
Он и в самом деле двигался. Между пепельницей и валявшимся на камнях вверх ногами искореженным креслом было относительно ровное место, можно было надеяться проползти и не разрезать скафандр. Там, где лежал профессор, придется ползти осторожнее: там, по-видимому,
— Но если я положу вас горизонтально… — пробормотал он.
Серов услышал его.
— Не бойтесь. Это буду уже не я. Видите ли, у меня помяло регенератор, и он действует все хуже, так что…
Горин застонал.
— Я понимаю, друг мой, и мне очень неудобно, что придется оставить вас одного.
— Ненадолго, — прохрипел Горин.
— Но это будут невеселые минуты. Ищите утешение в одном: те, кто прилетит сюда после нас, останутся в живых. Их корабль не взорвется, как наша «Заря».
— Да, — буркнул Горин.
Голова грозила, расколоться; он повернул голову в шлеме вправо, нашарил вспухшими губами рожок первой помощи и высосал еще одну таблетку. И снова зашевелил руками и ногами, передвигаясь меж обломков, как древняя рептилия.
— И потом, — сказал Серов, — как-никак мы сделали открытие.
— Только не знаем какое.
— Пласт или жизнь? Я думаю, что это все же жизнь. Во всяком случае, я записал это в полевой блокнот. Руки, к счастью, уцелели. Блокнот будет лежать на груди. — Серов говорил теперь, отделяя слово от слова долгими паузами. — Когда вы ляжете сверху, возьмите его и положите у себя на груди. Пусть его найдут. Обязательно…
— Спасибо вам, профессор, — пробормотал Горин.
— Что вы? За что?
— Вы помогли мне. Иначе я умер бы, думая, что во всем виноват кто-то из наших, из экипажа. Я решил, что взрыв произошел по чьей-то небрежности…
— Я знал, почему вы говорили о субъективных причинах. Но это было не так, мы с вами установили. Вас извиняет то, что это первая ваша экспедиция. Иначе вы бы знали. Это были не такие люди. Им можно верить больше, чем себе.
— За это я и благодарю вас.
— Нет, что вы. Я просто помог вам прийти в себя. Вы видите меня? Я зажег фонарик, но плохо представляю, с какой стороны вы должны появиться.
— Не беспокойтесь. Я ползу по пеленгу. Рано или поздно я вас увижу.
— Хорошо, друг мой. Я пока помолчу. Попробуйте сэкономить. Перед глазами, знаете ли, такие круги… Но вы будете слышать мое дыхание. Хорошо, если бы вы увидели фонарик, прежде чем оно прекратится.
— Я увижу, профессор, — пробормотал Горин. — Увижу…
— Тогда прощайте, друг мой. Я, кажется, отключаюсь.
— Подождите, профессор, — попросил Горин.
Теперь он слышал только дыхание, громкое и хриплое, все более учащающееся. Он полз, и лужица плескалась в скафандре. Ползти приходилось, минуя обломки «Зари», разметанные внезапным и мощным взрывом, от которого уцелели лишь они двое, вышедшие, чтобы взять пробы грунта там, где он не был обожжен при посадке корабля. Горин полз и знал, что доползет. Посветлело. В черных камнях отразился первый луч солнца. Оно всходило впереди, и Горин подумал, что теперь ему будет легче ползти. Всегда легче, если видишь, куда надо двигаться.