Ручьи весенние
Шрифт:
— Старушонкой становлюсь, Андрей Никодимович. Только что седины на висках не хватает, а морщины уж появились… — Никаких морщин, конечно, на ее лице не было. — Я как мать большущей семьи — хлопот полон рот с утра до ночи. И личная жизнь и заочный институт — все кувырком. Из-за горячки со спасением урожая не смогла поехать сдавать зачеты… — Маша тяжело вздохнула и, как раненая птица, печальными глазами посмотрела на Андрея. — Как там Иван-то Анисимович? — тихо спросила она.
— Давно я его не видел, Машенька. Мы ведь в хорошие бригады редко заглядываем, больше на отстающие жмем.
— Та-а-ак… — протянула Маша. — А теперь у вас время есть? Присядем… —
Присели.
— Вот, Андрей Никодимович, — заметила Маша, — читала я и о моих девчатах статейки в газетах… Пишут будто бы правильно, а мне почему-то все думается: «Не то, не то…» Ну, как бы это сказать: не о главном пишут… Наши девчонки, что были прежде, совсем не те. И писать о них надо бы не так…
— А как? — спросил Андрей.
Но Маша не ответила на его вопрос и продолжала:
— Вы, конечно, знаете, как Груня Воронина стала комбайнеркой и, соревнуясь с самой Фросей Совкиной, выполняла по две нормы… А качество уборки такое, что даже Лойко ни к чему придраться не мог. Груня все мечтала о том, как она, кончив свою работу, поедет к Сашке на подмогу. Признаться, и я мечтала помочь Ивану Анисимовичу… И вот завтра поедем. Понимаете, Андрей Никодимович, и радостно и боязно… Ведь Сашке это с Иваном обидно будет, что девчонки их на буксир берут. Зубы до десен поизгрызут. Вы только представьте Поля Робсона, когда я со своими девчатами подъеду к его стану! А мне ведь обижать-то его не хочется! Ну, как тут быть, Андрей Никодимович?
Андрей рассмеялся.
— Да он же… Да Иван-то Анисимович ошалеет от… — хотел сказать «от злости» и невольно сказал, — от счастья.
Маша залилась румянцем.
— Думаете, не обидится? Ну, пойдемте на ток, полюбуйтесь на нашу механизацию! — И, сорвавшись со скамейки, потянула Андрея за руку к току.
Механизированный ток колхоза «Знамя коммунизма» изумил главного агронома: большой лагерь машин — «зерноочистительный цех» — раскинулся на забетонированной площадке размером около гектара. По двум сторонам открытого тока — северной и западной «глаголью», большие, под одну крышу, амбары, а дальше — крытый ток с тремя зерносушилками. Кажется, более всего поразила Андрея «веялка-гигант», построенная местными плотником и механиком из частей отжившей свой век молотилки.
— Стоимость всей этой затеи, — пояснила Маша, — с лихвой окупилась за один год. Вместо ста человек на току работают пятнадцать. Все на электроэнергии. — И указала на сеть проводов.
Маша внезапно прервала разговор о токе и задумалась. Андрей понял, что она хочет сказать ему что-то важное. И действительно, Филянова, неожиданно перейдя с ним на «ты», заговорила возбужденно:
— Жалко, Андрей, что ты только через год удосужился побывать здесь. Очень жалко: многое бы понял. Почему, как на дрожжах, поднимаются лойковцы? Думаешь, один председатель повинен в росте колхоза? О колхозниках я не говорю, это само собой… Ты посмотри его бригадиров! Каждый из них стоит двух средненьких председателей типа Высоких или Патнева. Ну скажи мне, могут ли такие малограмотные бригадиры, как Кургабкин или Вострецов, успешно руководить бригадами, когда у них и по тысяче гектаров посева, и люди, и скот, и инвентарь? Когда все их обращение с людьми построено на мате? Учета они поставить не могут, отсюда утечки, воровство, пьянство, утрата дисциплины. Мне кажется, сейчас одна из важных проблем в колхозах — бригадиры. Пойдем, вечером ты увидишь их в клубе.
…На рассвете главный агроном возвращался в колхоз «Путь Ленина». Дорогой
А разоделись-то, разоделись как, девушки!
— Это же наш долгожданный праздник! — оправдывалась Груня. — Мы столько мечтали об этом дне! Жаль, Верочки с нами нет, — глядя на Андрея, добавила Груня.
После торжественной части началось веселье.
— Как работали до седьмого пота, так и плясать будем — до утра! — сказала Груня Воронина.
И, как будто подслушав эти ее слова, в фойе зарокотал баян. Играл Боголепов. Вскочив со стула, Боголепов «рванул» русского и прямо с баяном пошел вприсядку. На середине зала остановился, выпрямился во весь рост, притопнул и вместе с ним вприсядку пошел по кругу точно из-под земли выросший Поль Робсон. На них смотрел и улыбался Саша Фарутин.
«Вот, оказывается, с какими двумя подарками приехал к девушкам директор», — подумал Андрей.
Танцевали без перерыва. Наконец баян смолк, и зал огласился заразительным хохотом Боголепова. Смех его, густой, пьянящий, казалось, кружился и пенился, и невозможно было удержаться, чтобы не засмеяться вместе с ним. И все смеялись и кричали что-то бестолково-веселое, искристое.
Крики и смех перекрыл могучий боголеповский бас:
— Дорогие мои! Я буду прямо говорить: вы дружно» поработали, а сейчас так же дружно веселитесь. Есть, такая башкирская поговорка: «Человек с друзьями — степь в цветах. Человек без друзей — горсть пыли». Тут собрались коренные друзья. Так не жалейте же каблуков и глоток! Пляшите, пойте!..
На рассвете, выходя из зала, Андрей заметил Поля Робсона и Машу. Они стояли у стены, в стороне от других. Держась за руки, говорили вполголоса. Андрей расслышал слова Маши:
— Мне сказали, что тебе нужна не девчонка, а женщина средних лет. Посмотри на меня, Иван, за лето я догнала тебя годами…
Андрей, ступая на носки, поспешно вышел.
Теперь он ехал скошенными лугами и вспоминал, как его Вера скакала тут по весеннему половодью. Рядом со смуглым, решительным лицом Веры всплывали лица ее подруг: праздничной, счастливой Груни, сияющей Маши, улыбающейся Фроси… «Это и есть настоящая человеческая красота!» — думал Андрей, и сердце его переполнилось гордостью. Да, он гордился ими. И каждая из них ему казалась сестрой Веры. И, словно споря с их скромной красотой, перед ним возник другой образ — хрупкой, блестящей Неточки. Холодный блеск. Никого не греющий бенгальский огонь.
— Права Маша, — отгоняя неприятные мысли о Неточке, заговорил вслух Андрей, — год назад следовало побывать у Лойко: сколько я плутал как слепой.
Как и после зимней поездки по колхозам с Леонтьевым, Андрею казалось, что он многое увидел, осмыслил и только теперь начнет работать по-новому.
А дорога все поднималась и поднималась с лугов на гриву. Наезженная, сухая, она была тверда, словно кость. Наконец он выехал на развалистую гриву с полями колхоза «Путь Ленина» и невольно остановил коня. Далеко на горизонте, там, где под самые небеса уходили горы, на склонах которых разбросаны жалкие посевы колхоза имени Жданова, уже упала первая пороша. Розовое утреннее солнце, как зимой, багрово зажгло снега.