Ручьи весенние
Шрифт:
Со сверкающих хребтов тянуло холодом. «Прихватило пшеничку на горах… Я веселюсь тут, а Вера мучается…»
Первый снег был сигналом большой тревоги. Главный агроном обжег коня плетью и поскакал.
На Октябрьские праздники Гордей Миронович и Настасья Фетисовна пригласили Андрея с Верой в гости.
Для молодых людей это была счастливая поездка, запомнившаяся на всю жизнь.
Все было радостно: и как ехали туда в директорском «газике», и как неожиданно из набежавшей тучи повалил крупный мягкий снег, словно вверху ощипывали
Лебяжий пух растаял, а наезженная «кремневая» дорога заискрилась, как отлакированный ремень.
В Маральих Рожках Андрея и Веру ждал «сурприз», как сказала бывшая алтайская партизанка Настасья Фетисовна: рано утром «неожиданно» из Москвы прибыли родители Андрея с неизменным другом всей семьи Корневых, отцом Неточки, Алексеем Белозеровым.
— Неудержимо потянуло на родину… Шутки в деле, сынок, больше тридцати пяти лет не бывал… Захотелось посмотреть, походить, вспомнить юность… Вот мы с Алексеем и решили катануть на самолете до Барнаула… Мать, конечно, в слезы и тоже увязалась с нами… — неловко объяснял полураздетому, выскочившему в кухню Андрею «неожиданный» свой приезд генерал, а сам все смотрел на дверь соседней комнаты.
Мать же молча, с такой стремительностью бросилась к Андрею, так прижалась к нему мокрым от слез лицом, так крепко вцепилась в него, точно боялась, что какая-то сила, во много раз превосходящая силу материнской ее любви, оторвет сына от нее, как это случилось год тому назад в Москве.
А генерал все смотрел и смотрел на дверь. Глаза Алексея Николаевича тоже были устремлены на полураскрытую дверь смежной комнаты.
Взволнованный Андрей, уловив их взгляды, понял: «ждут Веру». У него дрогнуло сердце: «Как же она, бедняжка, волнуется сейчас!..»
— Мама! Пусти на минуточку! — сказал Андрей и, легонько отстранив мать, заглянул в дверь. — Верочка сейчас выйдет, она у меня быстрая… — умышленно громко, чтоб услышала Вера, сказал он и снова подошел к матери.
Ольга Иннокентьевна отлично поняла сына: «Люблю! И никому не позволю обижать ее!»
Генеральша ждала этого и как ни протестовала против подобной «нелепой», в чем она была твердо убеждена, женитьбы сына, как заранее ни подготовляла себя смириться с фактом, тем не менее остолбенела: пол, казалось, поплыл у нее из-под ног.
— Отобрала! Отобрала сына! — обиженно сжав затрясшиеся губы, с тоской, с болью прошептала она и тяжело опустилась на подставленный Алексеем Николаевичем табурет.
Склонившись к тучной, еще больше располневшей за этот год, трудно дышавшей, угрожающе покрасневшей Ольге Иннокентьевне, Алексей Николаевич вполголоса стал успокаивать ее:
— Умоляю, не волнуйся — пощади себя!..
Генеральша лишь вскинула на него страдающие глаза и снова опустила их.
Старики Корневы безмолвно наблюдали за всем, что происходило в их кухне, и вместе с Андреем напряженно ждали появления Верочки.
Вера действительно не заставила себя ждать долго, Последний раз оправив платье, бегло окинув гладкую прическу и заметно побледневшее, несмотря на прирожденную смугловатость, лицо, она распахнула дверь и решительно
Глубокая уверенность в своей любви к Андрею, в том, что она беззаветной преданностью ему заслужит любовь его родителей, поборола робость. Но, взглянув на отчужденно-холодное настороженное лицо генеральши, смутилась на какую-то долю секунды: «Что ты?! Что ты?! Это же родители Андрюши… И, конечно же, они хорошие… Очень хорошие!»… — подстегнула она себя, и, уже не раздумывая больше, метнулась к Ольге Иннокентьевне.
Как умная женщина, Вера заранее предвидела, что ожидает ее в семье мужа, особенно со стороны свекрови, и решила во что бы то ни стало самым горячим расположением «растопить лед предубеждения» у Ольги Иннокентьевны.
— Мама! Милая мамочка!.. — В эти обыкновенные слова Вера вложила столько чувства, вырвались они из такой глубины ее души, что не переносившая и малой фальшивинки, прирожденная актриса, добрая от природы Ольга Иннокентьевна по достоинству оценила искренний порыв невестки.
Какие слова говорила затем Вера Ольге Иннокентьевне, не разобрал даже Андрей. Возможно, и сама Верочка никогда не смогла бы повторить их потом, только вскоре и свекровь обняла невестку.
Из глаз прижавшихся друг к другу женщин хлынули слезы.
Генерал как-то сгорбился, что всегда служило признаком большого душевного волнения, глуховато закашлялся и, обняв Андрея, повлек его в глубину отчего дома. Следом за ними вошли старики Корневы и Алексей Николаевич. Через несколько минут туда же вошли свекровь и невестка.
Бабка, Настасья Фетисовна, и дед, Гордей Миронович, «показывавшие» Веру генеральше, генералу, их неизменному другу Алексею Николаевичу и волновавшиеся за нее не менее Андрея, облегченно вздохнули.
— Ну, а теперь, дорогие мои гостечки, разбирайтесь, умывайтесь и за стол собирайтесь. Я этого случая ровно бы век ждала!. — ликующим голосом сказала Настасья Фетисовна.
…И накрывала на стол и угощала гостей Верочка. Генерала — любимыми его пельменями. Генеральше сварила кофе и подала его со свежими подогретыми сливками. Алексею Николаевичу и всей семье Корневых Вера заварила в точности такой же крепчайший чай, искусством заварки которого так гордилась Ольга Иннокентьевна. К чаю подала топленое в русской печи до восковой желтизны молоко и вареные в масле, с детства любимые Никодимом Гордеевичем калачики, которыми славилась опытная печея Настасья Фетисовна.
Генерал с удовольствием смотрел на молодую женщину, так ловко орудовавшую за столом. Все нравилось ему в невестке. И то, как быстро она раскладывала по блюдечкам любимое его ежевичное варенье, наложив ему вровень с краями, как каждое чувство отражалось в ясных ее глазах, просвечивало на распылавшемся счастливом ее лице.
Ложась отдохнуть с дороги, Никодим Гордеевич сказал жене:
— Ну, генеральша, — так он называл Ольгу Иннокентьевну только в самые блаженные минуты, — как будто бы жаловаться на судьбу нам с тобой нечего. Похоже, по всем статьям неплохую отыскал себе женку и на целине наш Андрюшка. И красива и душевна, и хозяйка будет отличная…