Руда. Падение
Шрифт:
Истерро не заметил, как взлетел в седло, забыв о малом росте, о тяжеленных котурнах, об опасно треснувшей по шву сутане. Лишь склонился, обнимая Иму за шею, трепля заплетенную в косицы гриву и благословляя внимательных конюхов. Прошелся пальцами по зачехленной лютне, по выпирающему в седельной сумке ларчику с кремами, пристроенному поверх груды мантий, – и благодарно улыбнулся заботе звездочета, отца Свальда д’Эйль. Во второй сумке нашлись травы, целебные настои, молитвенник, благовония и запас облаток на все случаи жизни. С таким багажом можно отправляться в самый дальний и, избави Боже, опасный путь, и хотя Истерро знал, что встретит Свальда на Хоненах, древнем поле феррских военных парадов, чуял он и то, что получил негласный приказ следовать
Он махнул рукой забавным прислужникам, те засуетились, счастливо кланяясь на прощание, и ворота Цитадели захлопнулись сами собой. Намертво.
Истерро чуть тронул пятками бока сивой кобылы, та только фыркнула в ответ, всем видом силясь показать, что не ради пинков ждала хозяина у Черной крепости и дело свое знает без глупых советов. Кратко и звонко заржала, вытянув узкую морду к небу и взяла с места широкой рысью, цокая подковами по деревянным «шашкам». Серым вихрем они пролетели Заречье; люди, спешащие по рабочим утренним надобностям, лишь шарахались в стороны, беззлобно ругаясь вслед, многие всерьез полагали, что светлый вновь спешит схлестнуться в неравной схватке с темным магом, и норовили благословить в спину, исподтишка. Кинжалом милосердия под ребра.
От подобной благости болезненно дергало сердце.
В пять минут доскакав до Тильзы, убогого притока могучей Налвы, речушки грязной, загаженной после Нищего рынка, некогда защищавшей Цитадель, но ныне текущей в черте города, монах пересек реку по Пятому мосту и через площадь Биррака-Освободителя рванул напрямую к инь-чианьским воротам, ближайшим к Хоненскому полю.
На поле Истерро был за пять минут до назначенного срока.
Впрочем, он все равно опоздал.
Все были в сборе: и регулярные полки на Хоненах, под хоругвями немыслимых цветовых сочетаний, и столичная знать на особом помосте, с которого государь имел обыкновение смотреть маневры. Потихоньку подтягивалось ополчение, шумно устраивалось в сторонке, отягощенное телегами и челядью. Даже Истерро, не слишком искушенный наблюдатель, подивился тому, как быстро составилось войско, как скоро сумели собрать все это разношерстное, разномастное дворянство, отказавшееся от военной карьеры ради спокойной жизни помещиков, но скованное присягой на случай серьезной войны. В Ферро редко снисходили до созыва ополчения: увы, в стране, породившей величайшего воителя и стратега, многие рыцари предпочитали биться за скудный урожай, чем заведомо проигрывали вечно голодной и оттого злющей соседке Сельте. И вдруг, без бунтов, без жалоб, в самый пик сезона виноградников…
Много позже, в пути, разговорив и даже выведя из себя упрямца Эрея, Истерро узнал, что призыв ополчению был подготовлен и разослан заранее, после порчи, наведенной на виноград, чьи ягоды в одну ночь потеряли сладость, налившись сплошной водой. Происшествие легко списали на катаклизм, мол, землетрясение ударило по корням благословенной лозы, и сила богоугодной грозди сошла на нет. Бывает. Неудачный год. То солнце выжжет землю, то, наоборот, дожди размоют. В этот раз родимую тряхнуло так, что трещинами проросла. На все воля Единого.
Вдосталь оплакав загубленный урожай, мелкопоместные вассалы Ферро воспылали жаждой мести к неведомому врагу, наславшему столь лютое бедствие, и закисли в смертной скуке хозяев, оставшихся не у дел. Потому, получив манифест, подписанный наместником, стали рьяно готовиться к походу, вооружаться сами и вооружать челядь, коптить мясо впрок и сушить сухари. К тому времени, как Эрей сложил с себя полномочия, но подтвердил право на созыв войска, помещики аккурат и собрались. Главное, все верно рассчитать.
Впрочем, все это Истерро выяснил позднее, а сейчас просто подивился, передавая Иму с рук на руки чьим-то оруженосцам и норовя бочком втереться в толпу придворных, делавших смотр войскам.
Монах мало смыслил в военном деле. Как уважающий себя светлый он недолюбливал баталии, считая их бессмысленной резней, пролитием бесценной крови человеческой, он чуял за собой призвание встать меж враждующих армий и волей Рудознатца искоренить тягу к игре с рудой на веки вечные. Он знал, что Братство активно борется если не с самим способом решения конфликтов, то с попытками усовершенствовать оружие. С ужасом вспоминая вскрытые в тайном хранилище инкунабулы, Истерро раз за разом соглашался: так и только так! Если хотим сохранить этот мир, если… Он ждал заветного приказа Лика, он ежедневно молил Единого о милости. Имея право входа в покои Императора, он мог начать обращение к Свету с него, зачинщика многих сражений столетия, а затем устремить стопы в Сельту, очаг мировых раздоров, потом пойти к варварам Инь-Чианя, и так, потихоньку, неторопливо принести покой в души всей светотени. Приказа все не было. Увы. А теперь, после преступления, после отлучения от высокой должности, если и случится чудо, он окажется в стороне.
Сначала Светлый пристроился в задних рядах, старательно делая вид, что стоит он тут давно, заскучал даже, задремал, а потому не высовывается, но у помоста творилось некое действо, сродни обряду, и любознательность вновь подвела монаха. Он начал осторожно пробираться вперед, используя малый рост как средство убеждения, да и не каждый вельможа рисковал шипеть на настоятеля Центрального Храма. Знать сторонилась, министры наступали на ноги хранителям ключей, а Бабник улыбался и проталкивался все ближе к краю, пока не встал бок о бок со Свальдом, новым наместником Императора. Свальд приветствовал его радушной улыбкой и шевельнул бровями в сторону Эрея Темного.
Маг принимал рапорты полковников. Сменив мантию на глухой походный плащ, отягощен единственной регалией – рубиновым орденом Фарра Победоносного I степени на рыцарской цепи чистого золота, – высшей наградой Ферро эпохи короля Гарона, при посохе и фамильном мече, Эрей кратко кивал и отвечал старинными девизами полков, являвшими квинтэссенцию заслуг перед Отчизной. Полковники краснели от гордости и удовольствия, будто им цепляли медаль на грудь, и спешили к хоругвям, тотчас каркавшим что-то в честь полководца. Истерро не разбирал слов, но явственно слышал имя Э’Вьерр, что, в свою очередь, заставляло розоветь бледные щеки мага.
Похоже, в отличие от простонародья и знати, от горожан и столичной гвардии, в армии советника любили, глубоко чтя былые подвиги во славу зарождавшейся Империи. А его доскональное знание обычаев, почти ритуалов военного мира, подкупало сердца. К тому же, как краем уха услышал Истерро, большинство собравшихся на поле помнило Эрея в деле; те ветераны, что прошли под знаменами Рада победным маршем по Хвиро, видели мага и под стенами Эминги, и при осаде Стольрокка, при штурме Роддека и на Дикой переправе, где тот возглавлял резервы, неизменно бившие в уязвимое место противника. Именно тогда, в тех битвах, обнаживших, отшлифовавших алмаз стратегического гения Рада, возмужала и его знаменитая регулярная армия, пришедшая на смену рыцарской вольнице.
Отчего-то Истерро порадовало, что мага ценит хотя бы армия. Впрочем, армия была, пожалуй, единственным образованием, чьим мнением по-настоящему дорожил темный советник, в прошлом рыцарь Шарно Э’Вьерр.
Хоругви и плюмажи, значки и гербы, гребни шлемов, ленты на штандартах, – все это, конечно, имело какой-то смысл, но для Истерро значило не больше, чем наскальные надписи на утраченном Братством мертвом языке. Он видел лишь, что на Хоненах собралась в основном конница, и это казалось логичным: следовало спешить, идти форсированным маршем (откуда в голове появилось столь странное сочетание, Истерро не сказал бы и под гипнозом!), в пути могли возникнуть разные сложности, и отягощать армию обозом и баллистами, а также медлительной пехотой было попросту глупо.