Рудимент
Шрифт:
Года три назад мы возвращались с ней в Клинику. Дело происходило на стоянке аэропорта, на самом нижнем ярусе. Я стояла у машины и караулила открытый багажник с нашими вещами, а мамочка выуживала из багажника сумки и переставляла их на тележку, чтобы везти внутри аэровокзала. Когда она нагибалась, кофточка у нее на спине задиралась, и становилась видна полоска белых трусиков и место, где не было загара. Я думала о чем-то важном и не сразу заметила, как трое мексиканцев хихикают, сидя в машине, и что-то болтают на своем. Мама повернулась и начала толкать тележку в сторону лифтов. Как назло, вокруг никого не было, совсем никого, на стоянке нижнего уровня вообще мало народу. Только мы вдвоем, и троица придурков в разбитой
Внутри меня все екнуло; я как почувствовала, что произойдет что-то нехорошее. А когда эта троица принялась размахивать руками и говорить всякие гадости, мне спину прямо холодом обдало. Но мексиканцы находились далеко и не видели маминого |лица, заслоняла большая пляжная сумка. Только когда она проезжала мимо них, парни засекли, что обращаются совсем не к девчонке, а к сорокалетней даме. Они немножко опешили, а мне стало смешно. То есть, не особо смешно, я не на шутку перепугалась, когда один из парней вылез из машины.
За поворотом были три лифта, и ни один из них не ехал. Как назло, ну ни единого человека, чтобы позвать на помощь. А то, что придется звать на помощь, я уже и не сомневалась. Приятного мало — оказаться лицом к лицу с малолетним отребьем, такие парни вечно таскают ножи, а то и пистолеты. Маме оставалось шагов десять до угла, где поворот к лифтам и лестнице, там висела телекамера, но добраться до поворота она не успевала.
Из помятого седана выбрался второй придурок и перегородил маме путь. Он ей что-то сказал, наверняка, какую-то гнусность, но я не расслышала. У меня была возможность — бросить открытый багажник с вещами и бежать вверх по закругляющемуся коридору, тогда меня наверняка схватил бы третий. Он тоже вылез и нацелился в мою сторону. Низенький, с черными волосами, завязанными в пучок, и висящими на заду джинсами. Парень точно наглотался чего-то, он даже не мог отойти от капота, его качало. Так и стоял, навалившись задом на машину, и ухмыляясь глазел на меня. Но я не побежала, струсила.
Мне показалось вдруг, что весь мир вокруг исчез. Реальной была только бетонная коробка, несколько механизмов на колесах, и мы, впятером. И я вдруг представила, что так и будет продолжаться вечно, что никто никогда не выйдет из лифта и не приедет сюда на машине. Слишком тихо было, и слишком мы все застыли, в разных позах. Я испытала невероятный ужас, наверное, никогда до того я так не боялась, хотя в Клинике со мной много всякого происходило. Но в больничных условиях любая боль и страдание почти всегда прогнозируемы. Я знала заранее, что буду страдать, и готовила себя к этому. А еще я знала наверняка, что любая боль когда-нибудь кончается. Ты понимаешь, мой милый, что я имею в виду. Ты ведь знаком с болью не понаслышке.
А тут все складывалось иначе. Я паниковала, потому что не видела конца кошмару. Господи, как я тогда перепугалась… Еще недавно я была невероятной трусихой, Питер.
Но рассказ не обо мне.
Тут мамочка крикнула, чтобы я не двигалась с места. Казалось, она только заметила, что здоровый боров в красной безрукавке тащит к себе ее сумку, а второй, с сигаретой, подставил ножку, чтобы тележка не могла ехать дальше, и хихикает, точно отвратительный гном. Он хихикал и никак не мог остановиться, тоже, видимо, укололся или нюхнул чего-нибудь. Такая противная круглая рожа с усиками, глаза, как ржавые шляпки от гвоздей, и штук пять цепочек вокруг немытой шеи. Готовый актер для фильма про серийного убийцу.
Мама выпустила из рук сумку, так что длинный урод в безрукавке даже качнулся назад. Он ведь не ожидал, что добычу отпустят так легко. Точно так же он не ожидал, что ему покажут удостоверение. Я не знаю, что написано у мамы в этом кожаном портмоне, я никогда не лазила по ее карманам. Одновременно с удостоверением мама вытащила револьвер. Совсем малюсенький, он помещался в боковом отделении ее сумочки. Вот про револьвер я знала, такое не спрячешь. Мне категорически запрещалось к нему прикасаться, но я бы и без запретов не притронулась. Я же не мальчик, меня совсем не тянет к оружию.
Мама сказала длинному, чтобы он медленно поставил сумку на землю и лег лицом вниз. Наверное, она произнесла это недостаточно грозно, ведь мама не училась в полицейской академии, хотя сейчас я уже ни в чем не уверена. Так или иначе, бандиты не испугались. Им показалось смешным, что пухлогубая дамочка с испуганными близорукими глазами тычет игрушечной пушкой и размахивает корочками. Возможно, они и читать не умели.
Усатый гном заржал еще громче и шагнул вперед. Мама прострелила ему ногу. Потом она повернулась и дважды выстрелила в того вислозадого, что подпирал автомобиль. Этот качающийся тип, с хвостиком на затылке, успел вынуть пушку. И не маленький револьверчик, как у мамы, а тяжелый «Глок». Впрочем, мама не попала в него. Двумя выстрелами она разбила им лобовое стекло и фару. Вислозадый выпустил пистолет и быстренько улегся на бетон, укрывая голову руками. Длинный, с баулом в руках, нерешительно опустился на колени, а противный гном катался на спине, обняв коленку, и вопил, что «выпустит из этой сучки кишки».
На выстрелы прибежали копы и всех, включая меня, положили на пол. Я долго ждала маму в коридоре участка, за компанию с лихими подружками байкеров, проломивших витрину в Экспоцентре. Питер, меня колотило так, что я не могла удержать в руке стаканчик с кофе. Огромная черная женщина, сержант полиции, гладила меня по голове и пыталась угостить шоколадом.
Вокруг творилось что-то невероятное. Я почему-то представляла полицию эдаким тихим местечком, где под ленивыми вентиляторами сидят люди с цепкими глазами и изучают досье на террористов. Вероятно, в тот день звезды на небе разместились особенно неудачно, или на солнце что-то взорвалось, но коридор и обе камеры, где накапливают временно задержанных, были битком набиты вопящими оборванцами. Мне казалось, что они сейчас обрушат решетки и кинутся на меня. Какая же я была трусиха…
Смешно сказать, любимый, но даже теперь, после того, как я собственными руками отправила на тот свет несколько человек, я продолжаю вспоминать те часы в полиции с дрожью. Может, это во мне действуют атавистические инстинкты? Помнишь, ты мне рассказывал про всякие рудиментарные штуки?
Иногда я думаю, что и сама представляю собой порядочных размеров рудимент. Орган, который надлежало отрезать у младенца вместе с пуповиной, но его не отрезали.
Просмотрели. Нет, не так. Хотели взглянуть, что же получится.
Мне нельзя было сидеть в участке долго, мне требовался укол. А наш самолет улетел, и без мамы и без лекарств я становилась совершенно беспомощной. Мой личный мобильник, по которому можно было позвонить доктору Сикорски, остался в закрытой машине. Все против меня.
Еще пара часов — и начнется приступ. А я натвердо помнила, с самых первых дней, когда научилась понимать человеческую речь, что ни в одну больницу мне нельзя. Любая больница для Куколки — это гибель. Когда-то я верила в физическую гибель и помню, как разрыдалась, когда мы с мамой стояли как-то на светофоре, она за рулем, а я — на заднем сидении, прилипнув носом к стеклу. Я тогда только научилась читать, лет шесть, наверное, было или около того. Я по складам прочитала, что было начертано на красивых белых воротах. Там находилась больница чего-то, имени кого-то… Неважно, но со мной случилась самая настоящая истерика. Позже мама потратила много времени, чтобы меня переубедить. Я больше не верила, что в больнице из меня немедленно выпустят кровь и горбатый гном будет хрустеть моими ушами, как чипсами.