Рудная черта
Шрифт:
Время приказов и молчаливой покорности судьбе кончилось.
В эти последние мгновения перед сшибкой угрюмо-молчаливая «свинья» наконец подала голос. «Свинья» орала и визжала – разноязыко, оглушительно. За яростными криками русичей, дикими воплями татар, боевыми кличами тевтонов не слышно было грохота копыт и лязга металла. Мало кто верил, что в эту ночь ему удастся вернуться. Скорее всего, не верил никто. И сейчас через глотку атакующая горстка всадников выплескивала всю горькую смесь обуявших их чувств. Только умруны Бернгарда скакали
Всеволод тоже что-то орал, подняв над головой мечи. Оба. Обоерукий, он был обучен ездить по-татарски – правя конем лишь ногами. И сегодня умение это ему ой как пригодится.
Копейщики впереди прочно укрепились в седлах с высокими задними луками и в длинных – во всю ногу – стременах. Серебряные умруны сидели как влитые, пригнувшись к лошадиным шеям и прикрывшись щитами. Копья – выставлены вперед. На ветру бьются промокшие, посеченные, изорванные орденские плащи, стряхивая глубоко въевшуюся грязь подземного склепа и свежую упыриную кровь, насквозь пропитавшую грубую ткань.
Поверх склоненных спин, наплечников и глухих ведрообразных шлемов Всеволод мог сейчас хорошо, очень хорошо, жуть как хорошо видеть впереди сплошную неровную белесую стену. Стена эта по-прежнему была безмолвной и неподвижной. Широкой, перегораживавшей весь склок, и, что самое скверное, невероятно толстой была эта стена. Непробиваемо-прочной, простирающейся от основания замковой горы до входа в ущелье, ведущего к Мертвому озеру.
И эту преграду им предстояло прорвать.
Стена быстро приближалась, дергаясь в такт конскому скоку. Казалось, не всадники, до упора всаживающие шпоры во взмыленные конские бока, скачут к ней в тяжелом галопе, а сама она гигантскими прыжками несется навстречу.
Раз прыжок, два прыжок…
И упыри уже нетерпеливо тянут к людям руки-змеи.
Раз прыжок, два…
И твари, стоящие впереди, даже не пытаются уклониться от посеребренных наконечников на осиновых древках.
Раз прыжок, дв-в-в…
«Свинья» с треском, хрустом, хлюпом вламывается в неровный строй нечисти…
– А-а-а!
Как дикий вепрь – в заросли орешника.
– О-о-о!
И так же легко проходит. Сквозь первые ряды – легко. Потом будет труднее. Много труднее. Но это – потом. Пока же…
Пока разить с седла, да с разгону было просто, легко, удобно.
Когда ощетинившееся длинными прямыми бивнями-копьями, рыло многоногой «свиньи» на бешеной скорости вонзилось в упыриную стену, весь мир впереди…
Брызнул – вот оно, пожалуй, самое подходящее слово.
Вот что случилось с миром.
Неровная податливая кладка брызнула черной кровью и отколотыми кусками из кирпичиков-тел. Фонтанами крови, россыпью тел. Рыло, голову, загривок «свиньи», а мгновением позже и ее бока, втиснувшиеся в пролом, окатило зловонной черной жижей.
Упырей швыряло в стороны, кидало наземь – под копыта коней. С десяток темных тварей, подброшенных вверх, кувыркаясь, перелетели через первые ряды всадников и были рассечены, раздавлены, растоптаны задними.
Безмолвствующая по сию пору нечисть, наконец, возопила. Оглушительно, пронзительно. Да, теперь орали не только люди. Нелюди, попавшие под первый удар, – тоже. Причем так, что криков людей слышно почти не было. От визгливых упыриных воплей, грохота, треска и лязга у Всеволода заложило уши. Даже под шеломом с опущенной личиной. Однако, оглохнув на время, он вовсе не ослеп и мог видеть все, вплоть до мельчайших деталей. А хладный, отстраненный рассудок все увиденное отмечал и запоминал.
Всеволод словно со стороны наблюдал за невиданной сечей, непосредственным участником коей сам же и являлся. Хотя нет, не совсем еще участником. И именно – со стороны.
К такому Всеволод не привык. Обычно в бой он вступал первым. Но сейчас нужно было лишь держать строй, пока в авангарде и на флангах бились умруны Бернгарда.
А уж как они бились!
Длинные рыцарские копья сломались не сразу. Серебрёная сталь пронзала упырей одного за другим. И еще одного. И еще.
И снова…
Всадники попросту нанизывали тварей на осиновые древки.
Никогда прежде Всеволоду не доводилось видеть по полдесятка корчащихся тел на одном ратовище. Теперь вот видел. И по полдесятка, и по полудюжине. А кое у кого из скакавших впереди копейщиков и поболее выходило.
Разумеется, удержать этакий груз на весу не было никакой возможности. Даже мертвым рыцарям такое не под силу. Под чудовищной тяжестью копья клонились к земле. И в землю же втыкались. Разлетались в щепки, конечно.
А покуда всадники бросали обломки ратовищ и хватались за мечи, топоры и палицы, упырей валили и топтали кони. Рослые, боевые, не хуже людей обученные убивать.
Не зря тевтоны надевали на лошадей шипастые нагрудники с насечкой из белого металла. Не напрасно отделывали подковы серебром. Теперь все это пригодилось в полной мере. В наиполнейшей. Не утратившие еще набранной скорости, а лишь раззадоренные, разгоряченные стремительной скачкой, видом и зловонным запахом черной крови, животные с надсадным хрипом били врага грудью.
Сшибали, бросали, размазывали…
И вновь нечисть разлеталась, как сухие листья под осенним ветром, оставляя на конских нагрудниках клочья белесой плоти в густых потеках темной жижи. Копыта молотили упавших подобно боевым цепам. Сминали в лепешку, втаптывали в пузырящуюся черную грязь.
А вот и умруны, обломавшие копья, орудуют мечами, секирами, булавами и шестоперами. У кого что было. Кто к чему привык при жизни. Кто с чем тег в каменный саркофаг.
А вот вослед за мертвой дружиной в рукопашную вступают живые ратники. Достают, добивают поваленных израненных кровопийц. Кого могут достать, добить…