Рудничный бог
Шрифт:
Возившаяся у печи женщина подняла голову от котелков:
– Иль продрогли, барыня? Погодка-то стоит дивная, морозец самый что ни на есть легкий… Самая пора, пока времечко есть, погулять, на свет божий полюбоваться…
– Спасибо, нагулялась, – Настя приникла к окошечку, высматривая Лукерью. Интересно, а где Малаша? А вдруг и ее тоже…
– Напужались чего? – угадала стряпуха. – Да народ-то у нас смирный. Не стали бы озоровать.
– Да не то, чтобы очень… Встретила кое-кого…
Лукерья как раз шла по двору, загребая снег стоптанными лаптями. И не холодно ей! Все в валенках ходят, а она…
– Это ее-то? – стряпуха через Настино плечо увидела женщину. – Испугались?
– Да.
– Лукерья-то? Это она может, – равнодушно бросила стряпуха, вытирая руки передником. – И правильно вы сделали, что от нее отбились, барыня!
– Она – ведьма? – изумилась та.
– Была ведьма, да вся вышла, – огорошила ответом женщина, возвращаясь к печи. – Сильная ведьма была. Вся округа ее боялась. А только чего-то она со своими не поделила… Ну, мы-то люди простые, в ихние колдовские дела не вмешиваемся – понятного мало, а беды за простое любопытство не оберешься… Что Лукерьей ее зовут, так это мы сами ее прозвали, потому как поселилась она в пустой избе, где бобылка Лукерья жила. Пришла зимой, вся избитая, замерзшая… Пока отошла, пока говорить начала… Про себя мало, что сказывала, но земля слухом полнится. Наказали ее за что-то свои же колдуны и ведьмы. Силы колдовской лишили, она через это умом малость тронулась. Скотину иногда пользует, тут спору нет, тут у нее каждое лыко в строку. На огороде жука-червяка потравить – тоже лучше Лукерьи никто не управится. Вёдро или ненастье предсказывает точно. Дитё заболеет – от простуды отвар сготовит… А на большее сил ее нет.
– А убить она может?
– А как же! Желание колдовство творить ведь у нее осталось, а сил не хватает. Вот она и лютует. Прибить может со зла, от безысходности, от досады, что колдовство опять не вышло.
Стряпуха рассказывала об этом так обыденно, словно речь шла о том, как и из чего готовить горячее для ямщиков – мясное или уху, смотря, пост на дворе или можно разговеться. Настя слушала и не верила своим ушам.
– И вы так спокойно об этом говорите! У вас по округе бродит ведьма, а вы…
– Так ведь безобидная она, барыня! – отмахнулась ее собеседница. – Мы уж привыкли к ней. Да и не одна она тут такая. В соседнем селе, Конобееве, тоже ведьма есть. Та посильнее нашей будет. С той даже батюшка не связывается – боится. Да и поднадзорна она.
Настя только качала головой. Ведьмы, колдуны, может, еще что… Откуда что берется? В какой жуткий мир она попала? Как выжить и добраться до Алексея?
Им все-таки немного повезло – партию политических ссыльных поселили отдельно от остальных, в длинном доме, состоявшем из коридорчика, где топилась небольшая печка, и нескольких тесных узких комнаток, где едва помещались в два этажа настилы для сна. Каждая каморка запиралась на засов снаружи, в каждой имелось небольшое, с ладонь, окошечко со вставленной в него слюдяной пластинкой. Оно не открывалось – разве что высадить пластинку, но тогда внутрь будет залетать морозный воздух, а дом и так маленькая печурка не была в силах протопить полностью. Впрочем, по сравнению с пересыльными избами на этапе и острогом в Иштыме, это было подарком судьбы. Уже то, что спать можно было не на полу, радовало арестантов. Правда, вместо того, чтобы сводить людей в баню, ограничились тем, что выдали другие рубахи взамен прежних, сопревших от грязи.
Алексей занял одну каморку с Владимиром, Антон оказался в соседней. Дощатые перегородки между ними были такие тонкие, что можно было переговариваться, но с опаской – в коридорчике постоянно находилась охрана.
Не успели ссыльные перевести дух, как их опять вывели и отправили на рудник.
Всю вторую половину лета, осень и часть зимы на новом руднике шли работы. Окрест вырубили все деревья, посекли кустарник, так что вокруг из-под сугробов торчали только пни. Дерево пошло на крепеж штолен, на строительство навесов и на уголь, который жгли тут же для огня маленьких домен. Заваленные снегом, как сугробы-великаны, высились отвалы отработанной земли и пустой породы. Между ними и у входов-нор, напоминавших большие колодцы, свежевыпавший снег был протоптан до земли.
Народа было не так уж и много – несколько человек выгружали из поднимающихся снизу корзин руду, оттаскивали ее на тачках к домнам. Слышалось гудение огня, голоса работавших там людей. Прохаживались стражники – у каждого, кроме кнута, за поясом торчал тесак, а кое у кого и пистолет.
Сысой Псоич, прищурившись, рассматривал кандальников. Из письма он знал, кого ему пришлют и должен был радоваться – государственные преступники как бы вне закона. Ни царь-император, ни Господь Бог не взыщут с него, если из партии до десятилетнего срока каторги не дотянет и половина. И даже если перемрут все, урона особого не будет. А значит, вот они, почти дюжина тех, кого он в скором времени скормит Рудничному богу.
Но радости особой не было – все из-за проклятого ведьмака. В разговоре между ними уже промелькнуло имя великого князя, на которого работал Сысой Псоич, а это значит, что Третье Отделение добралось и до него. Значит, в скором времени придется либо прикрывать рудник и бросать все дела, либо срочно многое менять. Колдун не сомневался, что, спасая свою шкуру, великий князь запросто продаст его самого. И приезд проверяющего был началом конца. Злость грызла колдуна, злость и досада. И он собирался сорвать ее на этих людях.
– Ну, что, – начал он, помолчав, – дошли, стало быть? Тяжело пришлось? – он заметил бледного юношу, чью молодость не могла скрыть ни щетина, ни патлы отросших грязных волос. Небось, в прошлом все девицы его были, да и сейчас отмыть – любая, задрав подол, побежит!
Люди помалкивали. Из задних рядов кто-то что-то пробурчал невнятно, но те, на кого нацеливался колдун, сохраняли молчание.
– Чего молчите? Языки вам, что ли, урезали? Отвечать, когда спрашивают! Тяжело пришлось?
– Ничего, – негромко промолвил один из кандальников, высокий, плечистый.
– Ишь ты, «ничего»! А будет еще хуже! – наконец-то выпустил злость Сысой Псоич. – Вы чего думали, когда супротив государя выходили? Что он вас за такие дела по голове погладит? Бунтовщики! Небось, непороты еще? Ничего, мы это исправим!
– Права не имеете, – негромко, но четко промолвил кто-то. – Мы – офицеры…
– Да? – колдун даже обрадовался этим словам. – Офицеры? Были, да все вышли! Государевы преступники вы, вот вы кто! Кто сказал? Этого – взять!
Охранники метнулись к строю. Это были уже не те казаки, что сопровождали ссыльных до места, а свои стражники, прикормленные Сысоем. Говоруна выволокли, бросили на торчавшие рядом козлы, проворно оголили зад и спину.
– Для начала – десяток плетей, – бросил Сысой Псоич. – Чтоб руку хозяйскую чуял… А кто дернется – следом пойдет! И не десяток ему всыпят, а все двадцать!
Кто-то из ссыльных впрямь рванулся к товарищу – его удержали за руки свои же.
– Вот-вот, – кивнул Сысой Псоич. – Смирнее будете – шкуру свою сохраните! Давай!
Свистнул кнут. Колдун считал, одним глазом посматривая на строй. Видел, как горели у новичков глаза. Замечал, кто внешне спокоен, а кто так и рвется вперед. Этих, последних, он не слишком боялся. Такие горячи, да быстро остывают и ломаются легко. А вот те, кто смотрит прямо и молчит – с теми труднее всего придется.