Руфь

Гаскелл Элизабет

— Я и не боюсь, — произнес он решительно. — Пусть будет так. — Чуть погодя он прибавил: — Но я рад, что все устроилось еще до того, как я об этом узнал. Я не могу понять, хорошо это или плохо, и главная сложность в том, чтобы предвидеть последствия такого поступка.

— Ты совсем устал, мой друг. Тут виновато тело, а не совесть.

— Это очень опасная теория.

Свиток судьбы был свернут, и они не могли провидеть будущего. А если бы могли, то поначалу с ужасом отшатнулись бы от него, но потом вновь с улыбкой возблагодарили бы Бога за конечный исход дела.

ГЛАВА XIX

Через пять лет

За безмятежными днями потянулись мирные недели, месяцы и даже годы. Ничто не нарушало

спокойствия небольшого кружка, и время шло для его участников незаметно. Но человек, знавший этих людей еще до поступления Руфи гувернанткой в семейство Брэдшоу и отсутствовавший до того времени, о котором я намереваюсь рассказать теперь, ощутил бы перемены, незаметно произошедшие во всех наших героях. Такой человек наверняка бы подумал, что жизнь, течение которой ничем не нарушалось, вполне соответствовала уже ушедшим в прошлое порядкам, некогда царившим в городке.

Эти перемены были обусловлены естественным ходом времени. Дом Бенсонов оживлялся присутствием маленького Леонарда, теперь уже шестилетнего мальчугана, крупного и рослого для своего возраста, с очень выразительным, умным и красивым лицом. И действительно, для своих лет он был весьма умен — так считали многие. Жизнь среди людей немолодых и вдумчивых сделала его непохожим на большинство сверстников: казалось, он часто задумывается над тайнами, с которыми юность сталкивается на пороге жизни, но которые исчезают в последующие годы, когда приходится все больше сталкиваться с практической стороной жизни, — исчезают, казалось бы, навсегда, но могут вновь явиться и взволновать душу, когда мы осознаем существование духовных начал.

Временами Леонард выглядел подавленным и смущенным, особенно когда он прислушивался с серьезным и любознательным видом к разговорам взрослых. Но в другое время он был весел, как никто: ни трехмесячный котенок, ни жеребенок, радостно резвящийся на пастбище, — ни одно юное создание не выказывало больше радости и счастья существования, чем Леонард.

— Ах ты проказник! — говаривала ему Салли в такое время.

Но он не был проказником, и Салли первая ополчилась бы на любого, кто осмелился бы выбранить ее любимца. И один раз она даже выступила против всех, когда решила, что с мальчиком плохо обращаются. Это было связано со следующим: Леонард вдруг стал большим выдумщиком. Он придумывал какие-то истории и рассказывал их с таким серьезным видом, что, если не было явных признаков вымысла (как в случае, когда он поведал, что видел корову в шляпке), ему охотно верили. Истории, которые он выдавал за подлинные, пару раз приводили к неприятным последствиям. Домочадцев взволновало это неразличение правды и лжи. Никто из них не имел раньше дела с детьми, иначе они поняли бы, что происходившее с Леонардом было необходимой стадией развития, через которую проходят все люди с живым воображением.

Как-то утром собрались в кабинете у мистера Бенсона, чтобы обсудить этот вопрос. Руфь сидела, сжав губы, очень тихая и бледная, она с неспокойным сердцем слушала, как мисс Бенсон говорила, что надо бы высечь Леонарда, чтобы отучить его плести небылицы. Мистер Бенсон сидел с несчастным видом, ему явно было не по себе. Образование для каждого из них было только чередой опытов, и втайне каждый боялся навредить чудесному мальчику, который стал им столь дорог. Возможно, именно сила любви порождала нетерпение и беспокойство и заставляла их прибегать к тем немилосердным мерам, обычным для больших семейств, в которых отеческая любовь распределена между несколькими детьми. Как бы то ни было, обсуждался вопрос о порке. И даже Руфь, дрожа и скрепя сердце, соглашалась, что надо к ней прибегнуть. Грустно и кротко спрашивала она, нужно ли ей при этом присутствовать (в качестве исполнителя наказания выбрали мистера Бенсона, а местом назначили его кабинет). Бенсоны сразу же ответили отрицательно, и Руфь медленно, чувствуя слабость во всем теле, поднялась

к себе в комнату. Там Руфь преклонила колена и, закрыв глаза, принялась молиться.

Мисс Бенсон, добившись своего, оказалась очень расстроена и стала просить об отмене наказания. Однако на мистера Бенсона ее просьбы произвели меньшее впечатление, чем приведенные ею же ранее аргументы. Он ответил только: «Это надо сделать, и мы это сделаем!»

Выйдя в сад, мистер Бенсон не спеша, словно хотел протянуть подольше время, выбрал и срезал прут с куста ракитника. Затем он вернулся в кухню и, крепко взяв испуганного и заинтригованного мальчугана за руку, отвел его в свой кабинет. Там, поставив его перед собой, он начал читать нотации о необходимости говорить только правду. Мистер Бенсон намеревался закончить тем, что он полагал смыслом любого наказания, а именно словами: «Поскольку ты не способен сам запомнить то, что я сказал, мне придется причинить тебе немного боли. Мне очень жаль, что приходится к этому прибегать». Но прежде чем мистер Бенсон добрался до этого весьма своевременного и желательного заключения, он почувствовал сердечную боль от того, как был испуган ребенок его печальным лицом и горькими словами.

В этот момент в кабинет ворвалась Салли.

— И что же вы такое собрались тут делать с этой отличной розгой, мастер Терстан? — спросила она.

Глаза ее сверкали от гнева в предвкушении ответа — если ей вообще нужен был какой-то ответ.

— Иди к себе, Салли, — ответил мистер Бенсон, смущенный этим неожиданным препятствием.

— И с места не сдвинусь, пока вы не отдадите мне розгу. Сдается мне, вы затеяли что-то неладное.

— Салли, припомни, что сказано: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его» [12] , — строго сказал мистер Бенсон.

12

Сол. 13: 25.

— Ох, помню. И еще я помню кое-что другое. Это царь Соломон сказал, а у царя Соломона был сын, царь Ровоам, а о нем сказано во Второй книге Паралипоменона, глава двенадцатая, стих четырнадцатый: «И делал он — то есть этот самый Ровоам, которого отец порол розгой, — зло, потому что не расположил сердца своего к тому, чтобы взыскать Господа». Я не для того читаю Писание каждый день на ночь пятьдесят лет подряд, чтобы меня застал врасплох какой-нибудь диссентер! — объявила она торжествующе. — Пошли, Леонард! — И она протянула ребенку руку, полагая, что одержала победу.

Однако Леонард не двинулся с места и задумчиво посмотрел на мистера Бенсона.

— Пошли! — нетерпеливо повторила Салли.

У мальчика задрожал уголок рта.

— Если вы хотите выпороть меня, дядя, то давайте, — сказал он. — Мне нипочем.

По тому, как Леонард произнес эти слова, нельзя было понять, что он на самом деле думает. Мистер Бенсон махнул рукой и отпустил ребенка, пообещав поговорить с ним в другой раз.

Леонард ушел подавленный в большей степени, чем если бы его все-таки наказали. Салли помедлила еще немного, а потом сказала:

— Это только те, кто без греха, могут бросать камни в бедного ребеночка, да еще срезать хорошие ветки с ракитника, чтобы сделать розгу. А я-то только за господами повторяю, когда называю мать Леонарда миссис Денбай.

Потом она, конечно, пожалела о своих словах. Это было немилосердно по отношению к поверженному противнику, который сам признал поражение. Мистер Бенсон закрыл лицо ладонями и глубоко вздохнул.

Леонард полетел отыскивать маму, словно надеясь найти у нее убежище. Если бы он нашел ее спокойной, он наверняка разразился бы плачем после того, как пережил такое напряжение. Но он увидел, что она стоит на коленях и всхлипывает, и застыл на пороге. Потом он обнял ее за шею и сказал: