Руфанна Элдер
Шрифт:
ДЖЕСС: Для кого еще сердце у нее могло колотиться как у несущейся скаковой лошади? Для кого, как не для тебя, неужели не понимаешь. Она полюбила тебя!
ДЖУД: Не знаю, как это получилось, но мы вдвоем унеслись как на крыльях, взмыли и улетели невесть куда парой белых голубков. Груди наши были распахнуты и сердца бились слитно, и все это вышло случайно, все произошло потому, что я угодил в изгородь и разодрал шипами новую рубашку.
ДЖЕСС: Но ведь вам, пожалуй, мало было просто слушать, как бьются ваши сердца. Любовь завела вас в тот день куда дальше, да Джуд?.. Не забывай, я теперь твой отец и я люблю тебя. (Обнимает его) Так что, как бы ни было от этого больно, одному из нас, или нам обоим… не надо ничего замалчивать, верно, Джуд, красавчик ты мой?
ДЖУД: (почти
ДЖЕСС: (Вскакивает с кровати, хватает стакан, наливает в него воды из кувшина и подает его Джуду. Тот берет у него стакан и отпивает.) Дай и я напьюсь после тебя. Из того же стакана. (Пьет как обезумевший)
ДЖУД: (как будто в бреду) А потом, потом… Тела наши расстались с одеждами и сердца забились, словно в унисон, да, именно, тела наши скользнули одно в другое, словно мы вместе были в реке, и река хлынула внутрь нас, река…
ДЖЕСС: Нет, нет! Боже! Я сейчас кажись сдохну. (Откидывается на спину на постели, хватает ртом воздух.)
ДЖУД: (едва ли ведая, в какое состояние привел Джесса его рассказ) Вот и все, что случилось… Но я знаю одно. Джесс, Джесс, что с тобой? Джесс, почему ты закрыл глаза?
ДЖЕСС: Джуд, хорошо бы, чтобы ты меня сейчас убил, или я сам себя прикончил.
ДЖУД: Послушай, Джесс, милый, тебе не о чем волноваться.
ДЖЕСС: Конечно, Джуд, ведь я уже покойник. Ты убил меня. Все, я больше не жилец. Твой рассказ о сердцах и белизне грудей и речной воде, что слила ваши тела в одно, убил меня в прямом смысле.
ДЖУД: Выслушай, это не все!
ДЖЕСС: Не все?! Большего я не вынесу. Джуд, если у тебя есть нож, перережь мне глотку. Не щади меня. Дай умереть… прямо сейчас. Не хочу больше жить ни секунды.
ДЖУД: Ты только выслушай, после того, как мы…
ДЖЕСС: Ага, после того, как воды реки захлестнули вас снаружи и изнутри.
ДЖУД: Она любит только тебя. Тебя и никого другого. Руфанна любит твою мужественность и твою душу. Она не любит меня, Джесс. Клянусь, только тебя!
ДЖЕСС: Я не слышал ни слова. Ведь я уже мертв. Я умер, когда ты послушно все мне рассказал. (Встает с кровати.) Где я вошел? (ищет глазами дверь)
ДЖУД: Джесс, ты доложен мне поверить. Она любит только тебя.
ДЖЕСС: Послушай меня внимательно, Джуд. Сейчас я пойду к себе и отдохну, а потом вернусь снова, ясно? Я вернусь к рассвету и кое-что тебе скажу. Но прежде соберусь с силами. Слышишь? Прежде соберусь с силами.
ДЖУД: (Вскакивает с кровати и бросается к ногам Джесса, обнимая их) Джесс, я никого так не люблю как тебя. Не бросай меня сейчас, когда я открыл тебе свою печаль. Не уходи, как ушел папа. Разве ты не видишь, что ты со мной сделал?
ДЖЕСС: Что я сделал с тобой, маленький безумец? Что я сделал с тобой? (Отталкивает Джуда.)
ДЖУД: Ты один на свете, кого я люблю, Джесс. Ты для меня все, ты моя семья, моя единственная надежда. Останься со мной сегодня ночью, иначе я ни за что не усну. Я в жизни больше не усну, если ты меня бросишь.
ДЖЕСС: Я должен приготовиться к предстоящему дню, Джуд. Мы еще увидимся. И я все улажу. Слышишь? Я со всем разберусь.
ДЖУД: (встает) Тогда поцелуй меня, пока ты не ушел, Джесс, милый. Обними меня как папа, пожалуйста.
ДЖЕСС: Ладно, Джуд. Только надень пижаму. (Джуд бросается к постели и надевает верх пижамы.)
ДЖЕСС: (бесстрастно обнимает и целует Джуда, но мальчик неистово обхватывает его руками) И помни, будь здесь на рассвете, я вернусь и все улажу. Слышишь? До скорого. (Выходит.)
ДЖУД: Ненавижу треск козодоев. Кто-то сказал,
Свет гаснет
Спальня Джесса. Он входит, уронив на грудь голову, и шаркает ногами так, словно придавлен к земле неподъемной ношей, которая тяжелеет с каждым шагом.
ДЖЕСС: (смотрит на свою постель) Сегодня мне ни за что не заснуть. Быть может, я уже никогда сюда не лягу. Да если бы сейчас и лег, то видел бы перед глазами только его лицо, слышал бы только его голос. Рассудок мой отказывался до конца вникать в то, что он говорит. (садится на стул лицом к залу) Интересно, соображал ли ангельская мордашка сам, какие вещи мне рассказывает. Я продолжал его любить даже тогда, когда он снова и снова пронзал мне ножом сердце. Даже тогда, когда он ограбил меня (опускает лицо, закрывая его ладонями, и какое-то время так сидит, потом снова поднимает голову), когда отнял у меня жизнь, перечеркнул ее. Моя жизнь кончилась. Знал ли об этом ангельская мордашка? Если нет, то есть ли смысл его винить? Кроме меня никто не мог понять всю значимость этой помолвки. Я был в ней весь, весь без остатка, в ней заключалась вся моя жизнь, и эта и грядущая… Теперь же у меня не осталось ничего, ни клочка от себя прежнего. (восклицает) Он не представляет что отнял у меня все. Но мог ли подобное сделать ребенок?.. (встает.)
Теперь мне вспоминаются и опять звучат в голове слова моего отца. Ведь у меня, как и у Джуда Фарнхема, тоже когда-то был отец, который меня успокаивал, прижимал к себе и целовал, а я засыпал, погружаясь в несравненную безмятежную дрему. Но он мне кое-что оставил. (Переводит взгляд на комод) Он не только обнимал меня, пока я не засну, но и завещал мне подарок. Подарок, чтобы защищаться от врагов… Я как сейчас слышу его голос, используй его только при самой крайней необходимости. Что ж, отец, разве она настала? (произносит в жуткой ярости) Разве я не застигнут этой крайней необходимостью! Ну-ка где он? (бросается к комоду и начинает неистово рыться во всех ящиках, выбрасывая различные предметы одежды и носовые платки.) Вот он, вот, отцовский подарок. (Достает из ящика чрезвычайно дорогой и искусно сделанный револьвер). «Когда настанет его день, — так сказал отец. Но пусть, сын, он лучше не настает никогда». Аминь, аминь. Но день его настал, и уже почти рассвело. А кроме того, с какой стати щадить его жизнь, если он под корень уничтожил мою. Если он перечеркнул ее, ибо всей жизнью для меня была наша помолвка, была Руфанна. Было обещание ее любви в этой жизни и в жизни грядущей, и кто знает, быть может, мы с ней были ангелами, прежде чем вошли в эту дольнюю жизнь. И все это кончилось. (выкладывает револьвер на стол.) Надо еще все взвесить и продумать. Но жить я больше не могу. Как я сказал ангелочку, я уже мертвец. А если так, то почему он должен жить и быть любимым ею, тогда как я уже пронизан холодом смерти! Нет, Джуд должен последовать за мной в небытие, в которое сам меня отправил. Да, черт его дери, ангел он или не ангел, ребенок или не ребенок, со своей прекрасной грудью и сладостными губами. Он умрет вместе со мной, так надо. Он не должен жить и наслаждаться любовью Руфанны, тогда как я уже покинут жизнью, и остался холодеть остывшим мертвым пеплом. Но если так, то (смотрит на револьвер, потом трогает его) конечно, как иначе (произносит в приступе безумного веселья и подставляет ко рту дуло) Я ведь уже в царстве мертвых. Слышишь, Руфанна? Я уже в царстве мертвых, потому что ангел дотронулся до тебя прежде, чем твой жених. Боже. (внимательно разглядывает револьвер) Иисус Спаситель, Небесный Владыка… и ни у одного из нас нет отца! Понял ли ты это прошлой ночью, Джуд, что я ведь тоже без отца. У меня нет никого. (берет револьвер и направляется к двери) У меня нет ничего и даже того меньше.