Рука Джотто
Шрифт:
— Это мягко сказано.
— Полагаю, я здорово упала в твоих глазах.
— Два убийства, бог знает сколько краж, клевета на Веронику Бомонт и Форстера, манипулирование Джессикой Форстер, бессовестная ложь мне и Флавии, и полиции. Я понимаю, когда подобные преступления совершают асоциальные личности, но вы… с вашим умом, обаянием, наружностью…
— Могла бы вести честную жизнь? Выйти замуж за нелюбимого человека, заниматься неинтересным мне делом, стареть и бояться остаться без денег на старости лет, жить в тесной маленькой квартирке? Только это и светило мне после того, как семья выкинула меня из числа наследников. Да. Конечно, я могла жить так. Но какого черта?
— Вместо этого вы предпочли воровать чужую собственность.
Мэри
— Если тебе так нравится. Да, я — воровка. Но я никогда не отбирала у людей последнее. Многие даже не знали, какую ценность представляют их картины. Только после их исчезновения до владельцев доходило, что картина могла что-то стоить. Я украла тридцать одну картину. Девятнадцать из них вскоре вернут владельцам. Остальные тринадцать постепенно снова предстанут взорам общественности. В сущности, я просто взяла их взаймы. С картинами всегда так. Нельзя владеть картиной: можно быть ее хранителем в течение какого-то времени. Они существуют независимо от людей. Кстати, картины, которые я взяла, сейчас находятся в гораздо лучшем состоянии и в более подходящих местах.
— Но право собственности, законное владение…
— Ох, Джонатан, брось. Прекрати эти пафосные речи. Хоть мы и знакомы с тобой всего несколько дней, мне кажется, я знаю тебя лучше, чем ты сам.
— В самом деле?
— Достаточно хорошо, чтобы понимать: ты не такой твердолобый, каким пытаешься казаться. Давай поговорим, например, о Веласкесе. Ты знаешь, на какие деньги он был куплен так называемым законным владельцем? Его род столетиями вытягивал жилы из крестьян, потом они вырезали аборигенов Южной Америки. А Поллайоло Дункельда? Этот аристократический род на протяжении двух столетий выжимал все соки из Ирландии. Возможно, я поступала нехорошо, но я по крайней мере и не строила из себя всеобщую благодетельницу.
— Если бы речь шла только о кражах, я бы отчасти согласился с вами. Но ведь речь идет не только о кражах? Вы убили двух людей. Вас не мучает чувство вины? Хоть немного?
— Естественно, мне неприятно думать об этом, — сказала она немного раздраженно. — Я ведь не психопатка. Но я уже говорила тебе, что считаю бессмысленным терзаться чувством вины. Либо ты делаешь что-то, либо нет. И все. У меня не было выхода, я защищалась. Они были шантажистами и присосались ко мне как пиявки. При этом они еще смели попрекать меня. Они пользовались плодами того, что я делала, но постоянно презрительно фыркали и критиковали меня. Вероника — великолепный образчик великосветского снобизма. На протяжении многих лет она полностью игнорировала меня, а во время редких встреч вела себя просто оскорбительно. Когда моя мать умирала, дядя Годфри хотел помочь ей, но Вероника отговорила его. Она не желала слышать обо мне до тех пор, пока не узнала, что у меня появились деньги. Тут-то она сразу вспомнила обо мне и начала упрашивать вложить деньги в реконструкцию Уэллера. «Вернем родовому поместью былое величие и славу!»
За всю свою жизнь она не заработала ни пенни и не интересовалась, откуда беру деньги я, коль скоро она могла наложить на них лапу. Я согласилась поддержать ее материально. Это был отличный способ отмывания нелегальных доходов. Однако я поставила условие: поместье когда-нибудь перейдет ко мне, иначе я потребую деньги назад. Моей матери нравился этот дом, и я тоже его полюбила. Мою мать незаконно лишили наследства, и я была твердо намерена восстановить справедливость. К тому времени, когда Вероника умерла, я уже вдвое переплатила за этот дом.
У Вероники не было выбора, и она приняла мое условие. Но потом, получив значительное денежное вливание, она попыталась пересмотреть наш договор и надумала передать Уэллер, который без меня давно был бы продан за долги, какому-то кузену. Она была готова отдать его кому угодно, лишь бы не мне.
— И тут появился Форстер?
— Совершенно верно. Старая корова попыталась придраться к какому-нибудь пункту нашего договора и расторгнуть сделку, сохранив в то же время мои деньги. Она обратилась за помощью к Форстеру. Видимо, она понимала, что деньги не могут появляться ниоткуда, но уличить меня не могла. Она начала выяснять обстоятельства моей прошлой жизни, разыскивать людей, с которыми я была знакома, и наткнулась на Форстера. Он рассказал ей об эпизоде во Флоренции. Она попросила его найти улики против меня. Ему удалось узнать про Поллайоло. В конце прошлого года Вероника предъявила мне доказательства моих преступлений и сказала, чтобы я забыла об Уэллере — она передаст его в опеку, и я уже не смогу добраться до него. Кроме того, она уведомила меня, что никаких денег не вернет. Она боялась скорой смерти и потому торопилась. Я немного подумала и решила ускорить естественный процесс. Вот и все. А что мне оставалось делать? Будь я проклята, если бы позволила ей так легко воспользоваться моими деньгами.
— А Форстер?
— Мразь, — задумчиво ответила она. Джонатану было странно слышать это грубое слово, произнесенное нежным мелодичным голосом Мэри. — Сделал Фанселли ребенка и бросил ее. Сказал, что она — шлюха и ребенок не его. Она могла забеременеть от кого угодно. Семья Страга заявила, что разорвет отношения с синьорой делла Куэрция, если та не уволит Фанселли. Это было время нетерпимости и примитивных понятий. Мне стало жаль девушку. У меня тоже было сомнительное происхождение.
Я была неприятно поражена, когда ее безжалостно выставили на улицу. И я решила помочь ей. Бомонты отправили меня в Италию в надежде, что я найду себе мужа и оставлю их в покое. Но я не имела ни малейшего желания выходить замуж, я собиралась жить самостоятельно.
У меня не было денег, поэтому я решила, что будет справедливо, если Фанселли помогут Страга. Когда все семейство отправилось на воскресную мессу, ровно в десять часов, я вошла в дом через боковую дверь — ее оставляли открытой, чтобы прислуга могла принести ленч. Схватив картину, я проворно скрылась. Это оказалось так легко, — с мечтательной улыбкой призналась Мэри. — Они заметили пропажу только через два дня. Я передала картину старому другу моей матери, и он продал ее. И снова все прошло чрезвычайно легко.
— Получается, Форстер вообще не имел к этой картине никакого отношения? Фанселли оговорила его?
— Он ездил с Фанселли в Швейцарию, и я действительно попросила его доставить туда посылку. Она была тщательно запечатана, но он, конечно, не удержался и вскрыл ее. Я дала ему денег, чтобы он заткнулся, а оставшуюся сумму подарила Фанселли. Я любила ее, и она с радостью согласилась мне помочь.
— После того случая Форстер больше не пытался шантажировать вас?
— Он не мог. Я поставила бы свое слово против его. В тот раз мне удалось с легкостью избавиться от него. Тогда все сошло на удивление гладко. Вообще этот эпизод показал, что украсть картину проще простого, если знаешь как. И еще один урок: у меня было железное алиби. Всякий раз, когда я похищала картину, полиция искала мужчину — «Должно быть, он проник через эту дверь…». «Он снял картину со стены» и тому подобное. Я знала, что им никогда не придет в голову искать женщину, если я буду достаточно осторожна. Мне очень не нравится феминистское движение, оно сильно осложняет женщинам жизнь.
Я уже не могла остановиться. Первые несколько краж помогли мне подняться. Я вернулась в Англию, вышла замуж за Вернея и на время успокоилась. Потом этот подонок бросил меня с двумя детьми, оставив без средств к существованию. И я решила, что кража картин — профессия не хуже любой другой. Я изучила историю искусства, поработала секретарем на аукционах и в страховой компании, наладила контакты и, самое главное, познакомилась с Уинтертоном. Он показался мне беспринципным, очень амбициозным и, как это ни странно звучит, заслуживающим доверия.