Рука и сердце Кинг-Конга
Шрифт:
Не радовала и компания. Справа от Макса ожесточенно резался в покер с компьютером худой, как палка, молодой человек с жестко вздыбленными оранжевыми волосами. Вкупе с телосложением прическа наводила на мысль о том, что ее обладатель, вопреки Дарвину, произошел от половой щетки. Раз за разом проигрывая бестрепетному автомату, шваброподобный юноша занудно повторял одно и то же ругательное слово. Филолог по образованию и эстет по складу характера, Смеловский испытывал растущее желание прочитать шваброиду небольшую лекцию на тему «Богатые выразительные средства русского народного мата».
Слева от Макса на одном стуле в неустойчивом равновесии устроилась любящая парочка. Длинноволосый юноша и наголо бритая девушка, затейливо, как спаривающиеся осьминоги, спутались конечностями и звучно целовались, не обращая внимания на своего «однорукого бандита».
– Мы с тобой чужие на этом празднике жизни, – пробормотал Смеловский, объединяясь с забытым роботом.
Ему было скучно, грустно и очень хотелось спать.
Тем временем в пятидесяти метрах от игорного заведения нетерпеливо ожидала сигнала к действию разношерстная компания из шести человек: пяти разнокалиберных штатских и одного милиционера.
– А пистолеты нам дадут? – блестя очками с немыслимыми диоптриями, пытала молодого стеснительного милиционера Климова бойкая старушка Тракторина Ивановна. – А резиновые дубинки? А наручники?
– В секс-шоп сходи, бабуся! – посоветовал здоровенный и наглый студент института физкультуры Вовик Просвиркин.
Он подтолкнул локтем робеющую однокурсницу Машеньку и растянул губы в длинной улыбке.
– Тебе самому в шопе самое место! – огрызнулась несгибаемая старушка, вызвав дружный смех в рядах наспех сколоченной народной дружины.
– Товарищи, товарищи, что за неуместное веселье! – строго сказала Вероника Тимофеевна из Департамента социального обеспечения. – Дело у нас серьезное, государственное, можно сказать, дело, призванное оградить наше будущее…
– От нашего же настоящего! – меланхолично пробормотал корреспондент «Кубанского утра» Михаил Рыбалкин и спрятал в сумку для фотоаппарата початую фляжку с коньяком.
Милиционер Климов посмотрел на ушлого газетчика с нескрываемой завистью и шумно сглотнул безалкогольную слюну.
– Может, мы уже пойдем? – робко спросила первокурсница Машенька, не уточнив маршрута. – Темно уже. Поздно! Меня мама дома ждет.
– Подождет, – отмахнулась профессионально нечуткая департаментская дама. – Вам ведь уже есть восемнадцать годочков, милочка?
– Есть, – прошелестела Машенька и потупилась.
– Взрослая уже! Все можно! – с намеком сказал наглец Просвиркин и снова подтолкнул милую девушку локтем.
– Давайте-ка я еще раз напомню вам нашу задачу! – поправив на мясистом носу очки в невесомой оправе, досадливо сказала Вероника Тимофеевна. – Наша задача заключается в том, чтобы проверить, как в этом районе исполняется краевой закон о защите детства. Согласно данному закону, принятому в первом чтении на второй весенней сессии законодательного собрания нашего края, лица, не достигшие восемнадцати лет, после двадцати двух часов не имеют права находиться вне дома без сопровождения взрослых. Таким образом, в случае, если в данное время суток…
Она посмотрела на часы.
– В двадцать три пятнадцать! – недовольно подсказал сварщик Михайлов, единолично представляющий в разношерстной тусовке гегемон пролетариата.
– Если мы встречаем на улице или в общественном месте несовершеннолетнее лицо, мы его забираем! – закончила Вероника Тимофеевна.
– Только лицо забираем или тело тоже? – спросил Просвиркин и хамски заржал.
– А пистолеты у нас есть? – опять влезла неугомонная пенсионерка. – Или хоть дубинки? Для этого… Для подавления в случае активного сопротивления?
– Бабушка, но в кого же стрелять? В детей?! – шокировалась нежная Машенька.
– Зачем сразу – в детей? Сначала в воздух! – отбрила железная старуха и вытянула руку с оттопыренным указательным пальцем, имитируя неприцельную стрельбу в верхние слои атмосферы. – Пах! Пах!
– Пах – это совсем не там! – заявил бесстыжий Просвиркин и снова заржал.
– О господи! – шумно вздохнула департаментская дама и подкатила глаза так, что даже наглец Просвиркин не смог сказать: «Господь – это не там!»
На самом деле над головами дружинников реял не Всевышний в сонме ангелов, а длинный баннер, растянутый над улицей на четырехметровой высоте. Надпись, изображенную на растяжке, придумали специалисты городского агентства социальной рекламы, а переврали, склеивая текст из отдельных слов, безответственные рабочие-монтажники. Вместо одобренной руководством департамента хлесткой текстовки: «22.00: дома ли ваши дети?» на белой баннерной ткани краснело: «22.00: ваши ли дети дома?» Строчка вызывала гомерический смех у прохожих и по смыслу органично смыкалась с бородатым анекдотом про папашу, который вечером забрал из детского сада чужое дитя, но не переживал по этому поводу, потому что «завтра все равно назад вести».
– Все! – раздраженно сказала Вероника Тимофеевна, переведя взгляд с испорченного баннера на исправные часы на фронтоне «Бета-банка». – Пошли.
– Послать – это мы можем! – снова сострил Просвиркин.
– Пойдемте! – вспылила департаментская дама.
– А пистолеты? – вякнула воинственная старушка.
– Уймите бабку! – хмуро попросил милиционера усталый пролетарий.
– Бабки – это достояние нации, – без эмоций выдал газетчик, запив эту истину коньяком из фляжки. – Их надо беречь и любить.
– Точно, бабки мы любим! – согласился Просвиркин и ласково погладил себя по нагрудному карману, оттопыренному бумажником.
– Вперед! – взвизгнула раздерганная Вероника Тимофеевна.
– Шагом марш! – скомандовал милиционер.
– За-пе-вай! – проскандировала заводная восьмидесятилетняя комсомолка.
– Запивайте, – согласился хладнокровный газетчик и протянул бабуле свою фляжку.
Группа нестройно, в разнобой тронулась с места и через пару минут вновь остановилась у входа в игровой клуб. С неприязнью посмотрев на богато иллюминированную и щедро декольтированную Пиковую Даму, Вероника Тимофеевна сухо прощелкала: