Рука
Шрифт:
Я вспомнил о двух чемоданах из синей кожи, отнесенных туда Рэем перед поездкой к Эшбриджам.
— Как она?
— Она еще не отдает себе отчета…
Я прислушался к вою урагана, завывавшему столь же сильно, как и тогда, когда я засыпал; Изабель налила мне кофе в мою привычную чашку у нас, у каждого, было по своей чашке; моя чуть больше, так как я пью много кофе.
— Надо принести дров…
Корзина, стоявшая справа от камина, была пуста, а в камине уже догорали последние поленья.
— Я спущусь в подвал.
— Помочь тебе?
— Нет, что ты…
Понятно. Поглядывая на меня искоса, она видела, что я едва держусь на ногах с похмелья. Она всегда все знает. Какой смысл притворяться?
Я допил кофе, закурил и прошел в комнатку рядом с гостиной, которую мы называли библиотекой, потому что вдоль одной из ее стен стояли полки с книгами. Отогнув овальный ковер, я обнажил трап, и только поднимая его, спохватился, что мне нужна свеча. Все было туманно, казалось призрачным.
— Сколько остается у тебя свечей?
— Пять. Только что я поймала по транзистору Хартфорд…
Это ближайший к нам большой город.
— Большинство районов находятся в нашем положении. Всюду ведутся работы по восстановлению телефонных и электрических линий, но остаются еще уголки, куда невозможно проникнуть…
Я представил себе людей, работающих среди снежного бурана, забирающихся на обледенелые столбы. Представил себе аварийные машины, которые прокладывают путь среди слежавшегося за ночь и неперестающего валить снега.
Со свечой в руке, я спустился по лестнице и углубился в подвал, высеченный в скале, желтой скале, которая и дала название старинной ферме. Меня охватило искушение усесться там, чтобы в одиночестве поразмыслить.
Но о чем? Все выяснено. Не о чем больше думать.
Остается поднять наверх дрова…
Об этом утре у меня осталось расплывчатое воспоминание, как о некоторых воскресеньях моего детства, когда из-за дождя невозможно было выйти и я не знал, куда себя девать. Тогда мне казалось, что люди и вещи — все — не на своем месте и звуки, как уличные, так и домашние, изменились. Я чувствовал себя потерянным, и на сердце наваливалось отчаяние.
Это мне напомнило одну странную подробность. Отец в такие дни вставал позднее, и я присутствовал при его бритье. Он ходил по комнатам, одетый в старый халат, и его запах, как и запах спальни, был не таким, как обычно, возможно, потому, что в этот день уборку производили позже.
— Добрый день, Доналд… Вы поспали немного?
— Да, спасибо. А вы?
— Я, видите ли…
На ней были черные брюки и желтая фуфайка. Она была причесана, подкрашена и с усталым видом курила сигарету, лениво помешивая ложкой в чашке.
— Что будем делать?
Она смотрела на огонь и говорила бесстрастно, просто так, чтобы что-то сказать.
— Думаю, мне удастся сделать для вас яичницу… В холодильнике есть яйца…
— Я не голодна…
— Я тоже… Если остался кофе…
Кофе, сигареты — вот все, что мне было нужно. Приоткрыв наружную дверь, которую пришлось удерживать изо всей силы против ветра, я с трудом узнавал окрестность.
Снег намело волнами, вышиной в метр. И он все еще валил, столь же густой, что и ночью. Красное здание сарая было едва различимо.
— Ты думаешь, что можно попробовать? — спросила меня Изабель.
Попробовать что? Отправиться на поиски Рэя?
— Сейчас надену сапоги и канадку.
— Я пойду с тобой…
— Я тоже…
Бессмысленность всего этого была для меня очевидна. Меня так и подмывало спокойно сказать им:
— Бесполезно идти на розыски Рэя… Я его убил…
Я помнил, что убил его. Я помнил все, что произошло на скамейке, все, что я там передумал. Почему жена все время испытующе поглядывает на меня?
По ее мнению, я вчера напился. Ясно. Но разве это преступление?
Человек имеет право напиться дважды за всю жизнь. Я выбрал для этого неподходящий вечер, но кто же мог предвидеть?
К тому же во всем виноват Рэй. Если бы он не увлек Патрицию в ванную комнату…
Тем хуже. Буду продолжать притворяться. Я надел сапоги, натянул канадку. Изабель проделала то же самое, сказав Моне:
— Нет, ты останешься. Кто-нибудь должен поддерживать огонь…
Мы шли рядом, проталкиваясь сквозь снег, который образовывал чем дальше, тем более непроходимые завалы. У нас сразу же обледенели лица. У меня кружилась голова, и я опасался, что вот-вот силы мои окончательно иссякнут и я рухну в снег. Но я не хотел сдаваться первым!
— Это бесполезно… — решила наконец Изабель.
Прежде чем войти в дом, мы сцарапали лед с одного из окон, чтобы изнутри хоть что-нибудь было видно. Мона по-прежнему сидела у камина и не задала нам никаких вопросов.
Она слушала радио. Хартфорд объявлял, что сорвано много крыш и сотни автомобилистов застряли в пути. Перечисляли наиболее пострадавшие районы, но среди них не фигурировал Брентвуд.
— Надо все-таки поесть…
Изабель наконец решилась и пошла в кухню, оставив меня вдвоем с Моной. Я спрашивал себя: в первый ли раз мы очутились с ней наедине? Во всяком случае, так мне казалось, и это меня взволновало.
Сколько ей лет? Может быть, тридцать пять? Или больше? Раньше она недолго работала в театре, потом на телевидении. Отец ее был драматическим актером. Он писал также музыкальные комедии, имевшие успех, и прожил довольно бурно свою жизнь. Умер он года три-четыре тому назад.
Что в Моне таинственного? Ничего. Женщина как женщина. До того, как она вышла замуж за Рэя, у нее, наверное, были любовники.
— Все это кажется мне таким невероятным, Доналд!
Я взглянул на нее и нашел, что она выглядит трогательно. Мне захотелось обнять ее, прижать к груди и погладить по головке. Но пристало ли это Доналду Додду?