Рука
Шрифт:
Короче говоря, аппараты следствия и суда так умело создавали иллюзию смертельной опасности для честных большевиков-сталинцев, что с потрохами поглощенные зрелищем, они уже не замечали алогизмов поведения подсудимых, грубых натяжек в материалах дела, висельного юмора господин Вышинского и его псарни, абсурдных самооговоров и шизоидных последних слов. Они ничего не замечали, В горлах ихних клокотал утробный хрип: «Возмездия! Смерть сволочам! К стенке проституток! Руки прочь от нас, от наших фабрик и колхозое!» И кровушка лилась, возмездие свершалось, оно было реальным, его можно было потрогать лапкой, но я лично замечал, как за ощущение полной реальности возмездия, собственного спасения и торжества справедливости наши высокие заказчики, наши меценаты, наши вожди расплачиеались реальностью проникшего в их души
В этом смысле Сталин был на голову впечатлительней остальных своих урок. Гениально вживался в сюжет, соответствовал эмоционально его развитию, холодел, негодовал, бледнел, впадал в ярость, бросал в помойку милосердие и великодушие, обижался, говнился, усиливал охрану, вскакивал во время антрактов между судебными заседаниями с постели, трясся от страха, боялся жрать сациви и лобио и наконец сдержанно докладывал на очередных толковищах о ликвидации групп, блоков и оппозиций. Отдыхал же он душою в личном кинозале на «Александре Невском», «Веселых ребятах», на «Ленине в Октябре» и «Человеке с ружьем»… Так и быть, гражданин Гуров, удовлетворю немного ваш интерес к личности… Очень любил балет. Брал с собой в ложу пару палок чурчхелы, пожевывал мякоть с орешками и смотрел. Ему, одуревшему от полемики, нравилось, что балет бессловесен. Однажды на закрытом просмотре «Лебединого озера» захохотал на весь зал. Зал, хоть и запоздало, но тоже растерянно хохотнул. Я стоял у Личности за спиной. Спросил меня, почему он, на мой взгляд, рассмеялся. Меня счастливо осенило. Вы, говорю, очевидно, подумали о том, что Троцкий не успеет спеть свою лебединую песню, а об станцевать не может быть и речи.
– Молодец! Завтра перейдешь на особо важную следственную работу…
Вот так я и попал на родную Лубяночку, которая, сука, простоит целой и невредимой, наверно, до конца света.
Каким образом я вообще пролез в органы, вы узнаете позже. Всему свой час, и не путайте меня, пожалуйста.
12
Участок ваш прекрасен. Сосны, кедры, елочки… Парнички… Бассейн. Моря вам мало, козел? Выложен бассейн мрамором. Я так и думал, что украли этот мрамор со строительства дома творчества Литфонда. Воруют, гниды, потихонечку, Рядом с вами, кажется, Евгений Александрович Евтушенко строит? Умница. Когда кормежка идет, не надо болтать, не надо зевать. Надо кушать, а не то обскачет какой-нибудь Виль Проскурин или Роберт Сартаков… Да-а! Не было еще на Руси таких блядей. Не было. Дорожки красненькие тоже милы. На чем мы остановились?
Мощные были в Чека сюжетчики и истинные фантазеры. Я и поэта одного знал. Честное слово, не вру! Майор Миловидов. Артист… Лирик. Романтик. Протоколы допросов вел исключительно белыми стихами, кажется, ямбом, как в «Борисе Годунове». Херово у него дело обстояло только с фразой «по существу дела могу показать следующее», Она никак не влезала в ямбическую строку и не поддавалась расчленению. Избавиться от нее тоже было невозможно. За одну такую попытку Миловидов схватил пять суток ареста с отбытием срока по месту работы. Зато со всеми показаниями он справлялся мастерски и любил говаривать: «Сочиняет дела народ, а мы, чекисты, их только аранжируем». К сожалению, башка у меня всегда была забита своими заботами, и я, мудак, не удосужился притырить для потомков пару отрывкое из многочисленных трагедий и драм майора Миловидова. Одна начиналась примерно так: «По существу дела могу показать следующее: Я, Шнейдерман, вступив в преступный сговор в тридцать втором году пятнадцатого марта с давнишним сослуживцем Месхи, где ныне проживает неизвестно, а также с Бойко, сторожем больницы, Проникли ночью, и инструментарий, который накануне был Врачами законсервирован, стерилизован для срочных операций на селькорах, избитых кулаками зверски за помощь коммунистам в продразверстке, что вызвало насильственную смерть от зараженья крови многих, готов нести заслуженную кару, учесть чистосердечное признание, а ценности народу Возвратить, селькорам убиенным нами слава смерть кулакам прошу принять в колхоз».
Много натискал Миловидов таких монологов. Первое время начальство помалкивало, боялось обвинений в ретроградстве, В потом замочили Миловидова по-тихому в подъезде железным прутом и пришили дело о его убийстве группе честных юнцов. Вот так. Но сам он успел пошуровать как следует. Успел.
Гранат… Персики… Грядочки… Киндза… Мята… баклажанчики… а в вилле на стенах даже Ренуар и гравюры Дюре ра. Сильны вы, гражданин Гуров, сильны. Через такие пройти огни и воды, назлодействовать, уцелеть, быть на хорошеи~ счету у партии, отгрохать такую домину, обеспечить себе, детям и внукам счастливую старость – это надо уметь. Вы конечно, мудро поступили, записав все имущество на зятя. Мудро. Его доходы легализованы. За бюсты Ильича платят миллионы. Я это знаю. Но, между прочим, мы занимаемся моим делом, а не вашим. Поэтому давайте вернемся к моей жизни от вашего имущества. Позволю себе, раз ушел у нас разговор об эпохе массового сочинительства в органах, вспомнить одно дельце… Восстановите, пожалуйста, в памяти образ ближайшего помощника вашего папеньки, Влачкова… Я помогу. Высокий здоровяк. Красив. Внешне добродушен. Улыбка всегда имелась. Ворот нараспашку. С песней вырезал он и согнал с земли настоящих крепких мужиков нашего уезда. Выступать любил. Попал вот в эти лапы уже вторым секретарем обкома. Я завел, оказавшись в органах, списочек отряда папеньки вашего. Влачков первым попал вот в эти лапы. Понял ваш немой вопрос. Папенька тоже в конце концов попал в них. Он у меня оставался напоследок, на закусочку. Не спешите. И до него дойдет наша мирная беседа.
13
Брал я Влачкова сам. Санкцию на арест в те времена получить было просто, Донос состряпал мой кирюха, тот самый первый секретарь обкома, только что ушедший на «пензию». Я вам о нем, кажется, рассказывал. Донос был прост, как правда. Влачков якобы выпустил всю обойму из маузера в портрет Сталина.
Жил Влачков в домине не хуже вашего. Под участок отхватил кусок парка культуры.
Пришел я его брать один, без помощников. Я это любил.
– Здравствуйте, – говорю, – Виктор Петрович.
– Здравствуйте, товарищ Шибанов. Удивлен. В чем дело?
– Зашел, – говорю, – прямо со службы. Извините. Есть разговор неприятный. Касается лично вас.
Он уже начал, конечно, метать икорочку, но было это совершенно незаметно. Наоборот, пока мы шли по холлам и коридорам в его кабинет, шутил, хвастался коверными интерьерами, показал коллекцию старинного оружия, реквизированного у безобидного доктора Глушкова. Самого доктора шлепнули за попытку организовать «террор против обкомовцев, умело возбуждая низменные инстинкты обывателей оружием времен Минина и Пожарского».
В домине Влачкова полно было челяди и пропах он весь перманентной, как тогда говорили, аморалкой – пьянством и блядством.
Несут нам шестерки в кабинет водочки, икорочки, балычка, ветчинки, грибков, патиссончиков – один к одному – маринованных, это я как сейчас помню, и Смирновской водки, настоящей, старой, царской еще Смирновской водки. Выпили, хотя я чуть не сблеванул, когда чокнулись. Шатануло меня даже. Рухнул я в памяти на миг на печку нашу и зашел духом от того, как пулю за пулей осаживал Влачков в моего дядю. Пулю за пулей, и почему-то глаза убийцы выпучились, словно рвались из орбит, и побелели…
– Будем, – говорю, – здоровы!
– Постараемся. Выкладывайте. Слышал, между прочим, о вас, как об отличном товарище, настоящем криминалисте и стойком большевике.
– У меня, – говорю, – в кармане донос на вас. Подписанный. Не анонимный. Но фамилию, сами понимаете, назвать не могу… Тир у вас есть?
– Есть. В подвале. Сами понимаете, если завтра война, если завтра в поход…
– Это – да, – говорю и читаю вслух донос, как он, Влачков, ставит в собственном тире вместо мишеней портреты Сталина, а иногда и других членов политбюро и шмаляет, шмаляет по ночам, стараясь попасть в лоб или же в глаз вождю. Бывет, развлекаются целой компанией… Половые оргии производятся прямо в тире, под выстрелы…
– Адский бред! – говорит Влачков. – Адский!
– Я, – отвечаю, – тоже так думаю. Бред, действительно, собачий. Поэтому я и пришел.
Сам донос рву и бросаю в камин. Влачков руку мне пожал. Еще выпили. А донос я сжег, ибо сообразил, что хоть он и прост, как правда, да мороки с ним не оберешься, Нужно будет представить в деле вещественные доказательства – пробитые пулями портреты Сталина и его урок, плюс баллистическая экспертиза и прочая мура. Мне она была ни к чему. Рисковать я не имел права… не имел…