РУКАВодство по рукоприкладству
Шрифт:
Остались носильные вещи Митрофана: жилет, в который никогда не помещались ни папа, ни тем более я, несколько галстуков как артефакты очень породистой, как понятно теперь, расцветки. С десяток цветных рисунков Малявина, штук сто рисунков самого Митрофана: театральные костюмы, сценография «Царя Максимилиана». Его рисунки я нашел на чердаке в пыльном чемодане, который был весь в паутине, как принято изображать клады в кино. Это и стало для меня настоящим кладом. Нашел я их, когда мне было лет тридцать. A громадную папку со своими детскими рисунками потерял, может, когда-то кто-нибудь найдет и их. Да, о Малявине – пожалуй, его можно сравнить только с Гольбейном, работы которого вызывают у меня щемящий восторг. Удивительные пастели, акварели в смешанной технике Филипп Андреевич дарил деду и бабушке. Они дружили. Потом почти все раздарили «добрые» мои родители. Очень жаль, такого
И самое главное – остались стеки деда, сакральные предметы. Мои ученики изучают их с благоговением. И действительно, они чудесны, с вырезанными или выжженными буковками М и R. Несколько стамесок с желудевым клеймом и самодельной ручкой. Вот, пожалуй, и все. Надеюсь, сохранился дух, который дает мне уверенность в спонтанных моих действиях, когда работаю над скульптурой. То, что он знал, передалось Иулиану и, чувствую, мне. Может быть, я фантазирую, не знаю. Для меня очень важно, что у меня был такой дед. Его опыт – мой тыл. Всегда им гордился и буду гордиться и, если бог даст внуков, постараюсь оставить им его жилетку, галстуки, рисунки и стеки, а главное, крест.
Наши ученики Лена и Иван Седовы назвали Митрофаном одного из своих сыновей.
Красный квадрат усов и другие
Из чего угодно может получиться что угодно, только начни превращать и анализировать. Например, как видит лошадь женщина из окна дома, как ее видит воробей, сидящий на мостовой, как ее видит муха, которая сидит у лошади на животе.
П. Н. Филонов
В этой книге мы в основном ведем речь об искусстве скульптуры, применяя вечные критерии оценки. В парках раньше были «бабы с веслами», «метатели дисков» да «пионеры», а теперь одни инсталляции. Одно их объединяет: и первые и вторые могут быть хорошими и плохими. А вот чтобы увидеть это, надо много работать над своей эрудицией, формировать вкус.
Например, частой ошибкой бывает, когда детали сделаны в другом ключе, нежели все произведение. Это случается даже у великих. Кисти рук у «Короля и Королевы» Генри Мура меня немножко смущают своей излишней реалистичностью. Поскольку мы много говорим о вечном в искусстве, наверное логично, имея это в виду, идти в обратную сторону от мейнстрима, добиваясь там новых побед. Как шутят современные музыканты: «Авангардная музыка теперь только в консерватории». Случается, что художник, делая так, сам возглавляет мейнстрим, не желая этого. Другие мастера вынуждены параллельно заниматься пиаром для достижения популярности. Не секрет, что им приходится делать все наоборот, не так, как принято в обществе, повергая наивную публику в шок. Хундертвассер, Дали, Бойс, Уорхол вынуждены были исполнять весь этот нескончаемый перформанс. Сколько художников, которые работу над имиджем превращают в неотъемлемую часть творчества!
Помню, как один голландский художник и фотограф, который находился вместе со мной в маленьком итальянском городке Гаретто, любил подойти к моим окнам с симпатичной коричневой козочкой, которая составляла часть образа, от трех до четырех утра, когда сон самый крепкий, и негромким низким голосом пропеть: «Alexander, come on». Первый раз спросонья я подумал, что со мной разговаривает Бог. Когда я выглянул из окна, оказалось, что проснулся не я один. Деликатные, веселые итальянцы прощали ему это. Но достал он всех прилично. Многие не до конца понимали, что он имел в виду, а это был пиар-ход на пути к известности, пусть и с мизерной аудиторией. Как-то на открытии нашей с папой выставки в Амстердаме мое внимание привлек пожилой мужчина, странно одетый, с ярко-красным, почти фосфоресцирующим квадратиком усов на верхней губе на манер Гитлера. Вел он себя неадекватно, вызывающе шумно. Надо сказать, что улица, на которой открывалась выставка, самая галерейная. В каждой продаются шедевры. Древний Китай, Египет, Пикассо, Тулуз-Лотрек. Упирается эта улица в Национальный музей. На вернисаже были в основном художники и арт-критики. Я поинтересовался, чем знаменит этот человек с красными усами. «Красными усами», – ответили мне. И я сразу все понял. Только некоторые могли позволить себе роскошь не заморачиваться этим: Джакомо Манцу, Карл Миллис, Константин Бранкузи, Марино Марини. Новые произведения искусства, как и все новые блюда, возникают либо благодаря счастливому сочетанию рацио и бешенства, либо благодаря удачной ошибке, либо благодаря намеренному отказу от традиционных методов приготовления и замене их на новаторские. Главное – в результате должен возникнуть оглушительный эффект.
Основным заблуждением начинающих художников является неправильное отношение к выбору сюжета. Оно, как правило, неоправданно серьезно. То есть у них муки творчества с этого и начинаются. Напомню, что мук в творчестве вообще быть не должно, или это уже не творчество. А муки физические даже полезны для формирования характера. «Что же слепить?! Какую придумать тему?» – пристает молодежь к преподавателю. Проанализировав в довольно молодом возрасте произведения всемирно известных мастеров, я пришел к выводу, что тематический диапазон художника, особенно поначалу, не должен быть велик. Четыре, ну пять основных тем. Встречаются, конечно, исключения из правил, но мой совет именно таков. Начинали мы довольно обычно: спорт, труд. В армии насмотрелись с Переяславцем на ребят – какой же красоты попадаются типы! Вся история искусств проносится перед глазами: смотри, прямо Мантенья, а вот этот – ну прям Марини. А баня – это просто музей скульптуры, если глаз насмотрен античностью. Какие вам темы, бери – лепи по памяти или с натуры. Когда еще наступит момент умышленно отступать от нее. А может быть и не наступит, смелости не хватит, например, или мозгов.
Одной из составляющих успеха в создании скульптуры, как это ни странно, я считаю скорость. Хоть это и противоречит заключению, сделанному Сашей Соколовым (о блаженстве медлительных). Впрочем, мы с ним говорим, конечно, о разных вещах. Часто, общаясь с кем-нибудь из студентов, я задаю вопрос: «Сколько работаешь над этим этюдом фигуры или портретом?» И каков бы ни был ответ, я шокирую ученика, называя свой рекорд скорости. Скульптурный портрет – сорок две минуты. Для чего я это делаю? Себя выпячиваю, зазнайку даю? Нет. Провокация, дзенский метод. Часто ребята, не горящие творчеством, лепят – как будто выполняют повинность. Откуда им знать, не испытавшим полета, как это бывает. Вот они и делают один этюд несколько месяцев. Необходимо выбить их из этого «успокоенного» состояния. Чтобы они очнулись. Что же касается меня, постарев, я попробовал повторить рекорд в прошлом году, лепя голову Антона Чехова для Болгарии. Куда там. Примерно в пять раз дольше – четыре часа ровно. Зато покачественнее тоже раз в пять.
Важно, как ни странно, особенно для молодых скульпторов, количество работ. Бывает этап, когда надо работать быстро и много. Иногда вынужденно. Впоследствии, как правило, это перерастает в качество. Как в Китае – художник рисовал петуха тысячи раз для того, чтобы потом научиться делать это в несколько движений и стать лучшим мастером, изображающим петуха. Некоторые затягивают работу до бесконечности, отчего вещь становится вялой, «мозговой», «засушенной».
Поэтому предлагаю при работе над скульптурой представлять, что вас могут арестовать или даже убить (не дай бог) в любой момент. И когда бы это ни произошло, скульптура должна быть безупречной на каждой стадии. Надо ответственно относиться к каждой единице действия.
Вспоминаю случай. Неподалеку от Театра Советской Армии, который птицам и пилотам вертолетов напоминает известную книжку Александра Куприна, в ухоженном парке за прозрачным забором находится здание, построенное в стиле дерзкого советского романтизма. В здании этом трудились и трудятся сейчас не покладая рук советские, а теперь российские военные художники, посвятившие творчество свое нашим вооруженным силам. Там располагается Студия Грекова, где работали замечательные династии моих друзей: Присекиных, Переяславцев и другие.
Первый раз я попал в студию, болтаясь как хвост за папой по его делам, еще будучи тинейджером. Он сказал, что нужно заехать в Студию Грекова к Сонину и посмотреть работу, которую тот собирается представить на очередную выставку в Манеже. Сонин встречал Рукавишникова на улице. Это был полноватый мужчина с неблагонадежным лицом, в серо-голубом костюме с отливом и кухонном фартуке. Помню его приклеенную улыбку. Повел нас в святая святых – свою мастерскую. Стандартного размера комната примерно посредине была разделена холщовой занавеской. По стенам – полки с унылыми, почти неразличимыми бюстами и головами, несколько этюдов. Отдельно на козырном месте стоял, кажется, пятинатурный замыленный бюст Брежнева, выполненный из мрамора. Видимо гордость скульптора. В уголке располагался журнальный столик с обычным для такого случая натюрмортом: бутылка старки, нарезанные апельсины, колбаса салями, конфеты. Все это было сервировано на видавшей виды клеенке азартной расцветки.