Руки вверх! или Враг №1
Шрифт:
Отнесись лейтенант Васильков к Стрекозе только как к младшему сержанту иностранной разведки, неизвестно, чем бы это закончилось. Может быть, и пришлось бы Стрекозу и на всю жизнь в клетку поместить (чтобы не было искривления позвоночника, которое могло произойти, если бы оставить её в мешке). Вполне вероятно, что агенточка могла даже и покончить с собой, убедившись, что ей не выполнить задания генерала Шито-Крыто, а простить себе этого она не могла.
Но лейтенант Васильков в сердцах отшлёпал её, как обыкновенную провинившуюся
Вы помните, конечно, что Стрекоза умела драться, и дралась жестоко, и её били жестоко, но били по каким угодно местам, только не по тому, которое специально предназначено для шлёпанья. И обратите внимание: шлёпанья, а не битья. Ударь лейтенант Васильков младшего сержанта (чего, конечно, быть не могло!) — и никакого воспитательного эффекта, разве что сдачи, не получил бы в виде укусов и царапин.
К тому же у детей, как известно, место для шлёпанья имеет прямую внутреннюю связь с глазами, единственным местом, где вырабатываются и откуда выделяются слёзы во внешнюю среду. Шлёпнешь по специальному месту, а из глаз — слёзы! Прямая внутренняя связь!
А начав плакать (чего шпиончики не умели), Стрекоза тем самым уже совершила вполне человеческий поступок.
Когда же, пожалев агенточку, лейтенант Васильков поцеловал её в лоб, она разрыдалась ещё громче: ведь впервые в жизни её пожалели и впервые в жизни поцеловали.
И всё это ей очень понравилось. И чем растеряннее лейтенант Васильков просил её успокоиться, тем громче она рыдала и, наконец, стала рыдать так безутешно, что лейтенант Васильков, не зная, как быть дальше, неожиданно для себя предложил:
— Давай-ка лучше пообедаем!
Стрекоза перестала рыдать, спросила недоумённо:
— Пожрём, что ли?
— Такого слова не употребляю. У нас говорят: пообедаем, поедим…
— По…по…пожрём?
— Нет, нет! Пообедаем. По-о-бе-да-ем!
— По…о…о…бе…да?..ем?
— Вот именно.
И они пошли — на глазах изумлённых дежурных — в столовую. Стрекоза держалась за его за руку обеими руками, сказала неуверенно:
— Хочу котлету…
— Будет у тебя котлет столько, сколько ты только захочешь!
— А хлеб?
— Ещё больше! А главное — компот!
— Не знаю…
— О, пальчики оближешь!
В столовой Стрекоза растерялась и испугалась. Среди обедающих было немало людей в чужой военной форме, а Стрекозу воспитали так, что каждого человека, и особенно военного, она считала заклятым врагом, и если она первой не успеет выстрелить в него, то он выстрелит в неё обязательно.
Но никто не наводил на неё дуло пистолета, никто не командовал «Руки вверх!» — самые страшные для шпиона слова, и она не выпускала руки своего сопровождающего, держась за неё обеими руками.
— Суп есть будем? — спросил он, и Стрекоза ответила:
— Хочу котлету.
— Сколько штук?
— А сколько можно?
— Сколько, как говорится, влезет.
— Не знаю. Много-много.
— Десять штук достаточно?
— Ах!
Официантка, поставив на стол тарелку с грудой котлет, не сводила с девочки глаз. А та проглотила, почти не жуя, одну котлету, вторую, третью…
— Не торопись, не торопись! — испуганно попросил лейтенант Васильков. — А то худо тебе будет с непривычки. Объешься, чего доброго!
— Бедная, бедная! — воскликнула официантка. — Где же ты так проголодалась? Будто бы года два не ела… Звать-то тебя как?
— Стрекоза, — ответила Стрекоза, съев последнюю котлету, и принимаясь за хлеб.
— Стрекоза?! — удивилась официантка. — Кому же это в голову взбрело такое имечко дать? — Она хотела ещё что-то спросить, но лейтенант Васильков выразительным взглядом велел ей молчать.
Уничтожив хлеб, Стрекоза уставилась на его тарелку, на которой была нетронутая порция. Конечно, он пододвинул тарелку.
Официантка принесла десять стаканов компота и, не сдержав любопытства, спросила:
— Да где же она, бедная да болезная, проголодалась так?
— Там, — уклончиво ответил лейтенант Васильков и едва успел подхватить Стрекозу, чтобы она не упала со стула: девочка крепко спала.
Он взял её на руки и, провожаемый десятками любопытствующих взглядов, направился к выходу.
Шёл он и без большого удивления думал, что впервые в жизни бережно несёт на руках агента иностранной разведки. Но куда его, то есть её, нести? Камера напомнит ей, где она и кто она такая, и всё опять начнётся сначала. Опять лейтенант Васильков несколько раз в день будет посещать медпункт, чтобы смазать йодом царапины и укусы.
И, поразмыслив, он прямым ходом двинулся к полковнику Егорову, в кабинете осторожно опустил Стрекозу на диван и облегчённо произнёс:
— Вот. Докладываю: отшлёпал по одному месту, когда у меня нервы не выдержали. Плакала она. Рыдала и ревела. В столовой накормил. Уснула там.
— Интересно, — помолчав, проговорил полковник Егоров. — Даже понятно. Её толком ни разу не кормили, всегда жила впроголодь, а на сытый желудок нормальному человеку хочется спать. Вот она и сморилась. Что дальше предпринимать намерены?
— Не знаю, — вздохнув, признался лейтенант Васильков. — Но считаю, что в камеру её обратно нельзя.
— Верное соображение. А куда? Ведь нет никакой гарантии, что, проснувшись, она не бросится на вас или кого другого.
— Константин Иванович! — очень порывисто сказал лейтенант Васильков. — Вы всегда учили меня работать, не боясь риска. Вы всегда учили меня работать с выдумкой, без стандарта и шаблона. Случай мы имеем необычный; значит, и подход надо отыскать тоже необычный. Разрешите мне под мою личную ответственность взять агенточку, а в спящем виде — просто девочку, к себе домой? Я живу с мамой…